- Хе!.. да, сродни. Она сирота; матери у ней нету, да и неизвестно, кто
ее мать-то была. Ну, а должно быть, что сродственница: больно на него
смахивает... Ну, живет у него. Вострая девка, неча сказать; хорошая девка, и
он, старый, в ней души не чает: девка хорошая. Да ведь он, вы вот не
поверите, а ведь он, пожалуй, Аннушку-то свою грамоте учить вздумает. Ей-ей,
от него это станется: уж такой он человек неабнакавенный. Непостоянный
такой, несоразмерный даже... Э-э-э! - вдруг перервал самого себя мой кучер
и, остановив лошадей, нагнулся набок и принялся нюхать воздух. - Никак,
гарью пахнет? Так и есть! Уж эти мне новые оси... А, кажется, на что
мазал... Пойти водицы добыть: вот кстати и прудик.
И Ерофей медлительно слез с облучка, отвязал ведерку, пошел к пруду и,
вернувшись, не без удовольствия слушал, как шипела втулка колеса, внезапно
охваченная водою... Раз шесть приходилось ему на каких-нибудь десяти верстах
обливать разгоряченную ось, и уже совсем завечерело, когда мы возвратились
домой.





Конец Чертопханова




(Из цикла "Записки охотника")




I



Года два спустя после моего посещения у Пантелея Еремеича начались его
бедствия - именно бедствия. Неудовольствия, неудачи и даже несчастия
случались с ним и до того времени, но он не обращал на них внимания и
"царствовал" по-прежнему. Первое бедствие, поразившее его, было для него
самое чувствительное: Маша рассталась с ним.
Что заставило ее покинуть его кров, с которым она, казалось, так хорошо
свыклась, - сказать трудно. Чертопханов до конца дней своих держался того
убеждения, что виною Машиной измены был некий молодой сосед, отставной
уланский ротмистр, по прозвищу Яфф, который, по словам Пантелея Еремеича,
только тем и брал, что беспрерывно крутил усы, чрезвычайно сильно помадился
и значительно хмыкал; но, полагать надо, тут скорее воздействовала бродячая
цыганская кровь, которая текла в жилах Маши. Как бы то ни было, только в
один прекрасный летний вечер Маша, завязав кое-какие тряпки в небольшой
узелок, отправилась вон из чертопхановского дома.
Она перед тем просидела дня три в уголку, скорчившись и прижавшись к
стенке, как раненая лисица, - и хоть бы слово кому промолвила - все только
глазами поводила, да задумывалась, да подрыгивала бровями, да слегка зубы
скалила, да руками перебирала, словно куталась. Этакой "стих" и прежде на
нее находил, но никогда долго не продолжался; Чертопханов это знал, - а
потому и сам не беспокоился и ее не беспокоил. Но когда, вернувшись с
псарного двора, где, по словам его доезжачего, последние две гончие
"окочурились", он встретил служанку, которая трепетным голосом доложила ему,
что Мария, мол, Акинфиевна велели им кланяться, велели сказать, что желают
им всего хорошего, а уж больше к ним не вернутся, - Чертопханов,
покружившись раза два на месте и издав хриплое рычание, тотчас бросился
вслед за беглянкой - да кстати захватил с собой пистолет.