"Надо, надо кончить, - вот что он твердил самому себе, тупо и строго, -
кончить надо!"
А безвинный виновный трусил покорной рысцой за его спиною... Но в
сердце Чертопханова не было жалости.



XV



Недалеко от опушки леса, куда он привел свою лошадь, тянулся небольшой
овраг, до половины заросший дубовым кустарником. Чертопханов спустился
туда... Малек-Адель спотыкнулся и чуть не упал на него.
- Аль задавить меня хочешь, проклятый! - вскрикнул Чертопханов и,
словно защищаясь, выхватил пистолет из кармана. Уже не ожесточение испытывал
он, а ту особенную одеревенелость чувства, которая, говорят, овладевает
человеком перед совершением преступления. Но собственный голос испугал его -
так дико прозвучал он под навесом темных ветвей, в гнилой и спертой сырости
лесного оврага! К тому же, в ответ на его восклицание, какая-то большая
птица внезапно затрепыхалась в верхушке дерева над его головою...
Чертопханов дрогнул. Точно он разбудил свидетеля своему делу - и где же? в
этом глухом месте, где он не должен был встретить ни одного живого
существа...
- Ступай, черт, на все четыре стороны! - проговорил он сквозь зубы и,
выпустив повод Малек-Аделя, с размаху ударил его по плечу прикладом
пистолета. Малек-Адель немедленно повернулся назад, выкарабкался вон из
оврага... и побежал. Но недолго слышался стук его копыт. Поднявшийся ветер
мешал и застилал все звуки.
В свою очередь, Чертопханов медленно выбрался из оврага, достиг опушки
и поплелся по дороге домой. Он был недоволен собою; тяжесть, которую он
чувствовал в голове, в сердце, распространилась по всем членам; он шел
сердитый, темный, неудовлетворенный, голодный, словно кто обидел его, отнял
у него добычу, пищу...
Самоубийце, которому помешали исполнить его намерение, знакомы подобные
ощущения.
Вдруг что-то толкнуло его сзади, между плеч. Он оглянулся...
Малек-Адель стоял посреди дороги. Он пришел следом за своим хозяином, он
тронул его мордой... доложил о себе...
- А! - закричал Чертопханов, - ты сам, сан за смертью пришел! Так на
же!
В мгновенье ока он выхватил пистолет, взвел курок, приставил дуло ко
лбу Малек-Аделя, выстрелил...
Бедная лошадь шарахнулась в сторону, взвилась на дыбы, отскочила шагов
на десять и вдруг грузно рухнула и захрипела, судорожно валяясь по земле...
Чертопханов зажал себе уши обеими руками и побежал. Колени подгибались
под ним. И хмель, и злоба, в тупая самоуверенность - все вылетело разом.
Осталось одно чувство стыда и безобразия - да сознание, сознание
несомненное, что на этот раз он и с собой покончил.



XVI



Недель, шесть спустя казачок Перфишка почел долгом остановить
проезжавшего мимо бессоновской усадьбы станового пристава.
- Чего тебе? - спросил блюститель порядка.
- Пожалуйте, ваше благородие, к нам в дом, - ответил казачок с низким
поклоном, - Пантелей Еремеич, кажись, умирать собираются; так вот я и боюсь.