Легкий ветерок то
просыпался, то утихал: подует вдруг прямо в лицо и как будто разыграется, -
все весело зашумит, закивает и задвижется кругом, грациозно закачаются
гибкие концы папоротников, - обрадуешься ему... но вот уж он опять замер, и
все опять стихло. Одни кузнечики дружно трещат, словно озлобленные, - и
утомителен этот непрестанный, кислый и сухой звук. Он идет к неотступному
жару полудня; он словно рожден им, словно вызван им из раскаленной земли.
Не наткнувшись ни на один выводок, дошли мы наконец до новых ссечек.
Там недавно срубленные осины печально тянулись по земле, придавив собою и
траву, и мелкий кустарник; на иных листья, еще зеленые, но уже мертвые, вяло
свешивались с неподвижных веток; на других они уже засохли и покоробились.
От свежих золотисто-белых щепок, грудами лежавших около ярко-влажных пней,
веяло особенным, чрезвычайно приятным, горьким запахом. Вдали, ближе к роще,
глухо стучали топоры, и по временам, торжественно и тихо, словно кланяясь и
расширяя руки, спускалось кудрявое дерево...
Долго не находил я никакой дичи; наконец из широкого дубового куста,
насквозь проросшего полынью, полетел коростель. Я ударил; он перевернулся на
воздухе и упал. Услышав выстрел, Касьян быстро закрыл глаза рукой и не
шевельнулся, пока я не зарядил ружья и не поднял коростеля. Когда же я
отправился далее, он подошел к месту, где упала убитая птица, нагнулся к
траве, на которую брызнуло несколько капель крови, покачал головой, пугливо
взглянул на меня... Я слышал после, как он шептал: "Грех!.. Ах, вот это
грех!"
Жара заставила нас наконец войти в рощу. Я бросился под высокий куст
орешника, над которым молодой, стройный клен красиво раскинул свои легкие
ветки. Касьян присел на толстый конец срубленной березы. Я глядел на него.
Листья слабо колебались в вышине, и их жидко-зеленоватые тени тихо скользили
взад и вперед по его тщедушному телу, кое-как закутанному в темный армяк, по
его маленькому лицу. Он не поднимал головы. Наскучив его безмолвием, я лег
на спину и начал любоваться мирной игрой перепутанных листьев на далеком
светлом небе. Удивительно приятное занятие лежать на спине в лесу и глядеть
вверх! Вам кажется, что вы смотрите в бездонное море, что оно широко
расстилается под вами, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни
огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно-ясные волны;
листья на деревьях то сквозят изумрудами, то сгущаются в золотистую, почти
черную зелень. Где-нибудь далеко-далеко, оканчивая собою тонкую ветку,
неподвижно стоит отдельный листок на голубом клочке прозрачного неба, и
рядом с ним качается другой, напоминая своим движением игру рыбьего плеса,
как будто движение то самовольное и не производится ветром. Волшебными
подводными островами тихо наплывают и тихо проходят белые круглые облака, и
вот вдруг все это море, этот лучезарный воздух, эти ветки и листья, облитые
солнцем, - все заструится, задрожит беглым блеском, и поднимется свежее,
трепещущее лепетанье, похожее на бесконечный мелкий плеск внезапно
набежавшей зыби.