. И
река-то, и луга, и лес; а там церковь, а там опять пошли луга. Далече видно,
далече. Вот как далеко видно... Смотришь, смотришь, ах ты, право! Ну, здесь,
точно, земля лучше; суглинок, хороший суглинок, говорят крестьяне; да с меня
хлебушка-то всюду вдоволь народится.
- А что, старик, скажи правду, тебе, чай, хочется но родине-то
побывать?
- Да, посмотрел бы, А впрочем, везде хорошо. Человек я бессемейный,
непосед. Да и что! много, что ли, дома-то высидишь? А вот как пойдешь, как
пойдешь, - подхватил он, возвысив голос, - и полегчит, право. И солнышко на
тебя светит, и Богу-то ты видней, и поется-то ладнее. Тут, смотришь, трава
какая растет; ну, заметишь - сорвешь. Вода тут бежит, например, ключевая,
родник, святая вода; ну, напьешься - заметишь тоже. Птицы поют небесные... А
то за Курском пойдут степи, этакие степные места, вот удивленье, вот
удовольствие человеку, вот раздолье-то, вот Божия-то благодать! И идут они,
люди сказывают, до самых теплых морей, где живет птица Гамаюн сладкогласная,
и с дерев лист ни зимой не сыплется, ни осенью, и яблоки растут золотые на
серебряных ветках, и живет всяк человек в довольстве и справедливости... И
вот уж я бы туда пошел... Ведь я мало ли куда ходил! И в Ромен ходил, и в
Симбирск - славный град, и в самую Москву - золотые маковки; ходил на
Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал,
добрых крестьян, и в городах побывал честных... Ну, вот пошел бы я туда... и
вот... и уж и... И не один я, грешный... много других хрестьян в лаптях
ходят, по миру бродят, правды ищут... да!.. А то что дома-то, а?
Справедливости в человеке нет, - вот оно что...
Эти последние слова Касьян произнес скороговоркой, почти невнятно;
потом он еще что-то сказал, чего я даже расслышать не мог, а лицо его такое
странное приняло выражение, что мне невольно вспомнилось название
"юродивца", данное ему Ерофеем. Он потупился, откашлянулся и как будто
пришел в себя.
- Эко солнышко! - промолвил он вполголоса, - эка благодать, Господи!
эка теплынь в лесу!
Он повел плечами, помолчал, рассеянно глянул и запел потихоньку. Я не
мог уловить всех слов его протяжной песенки; следующие послышались мне:

А зовут меня Касьяном,
А по прозвищу Блоха...

"Э! - подумал я, - да он сочиняет..."
Вдруг он вздрогнул и умолк, пристально всматриваясь в чащу леса. Я
обернулся и увидел маленькую крестьянскую девочку, лет восьми, в синем
сарафанчике, с клетчатым платком на голове и плетеным кузовком на загорелой
голенькой руке. Она, вероятно, никак не ожидала нас встретить; как
говорится, наткнулась на нас и стояла неподвижно в зеленой чаще орешника, на
тенистой лужайке, пугливо посматривая на меня своими черными глазами. Я едва
успел разглядеть ее: она тотчас нырнула за дерево.
- Аннушка! Аннушка! подь сюда, не бойся, - кликнул старик ласково.