- "Нет, брат Капитон Тимофеич, уж умирать, так дома умирать; а то что ж я
здесь умру, - у меня дома и Господь знает что приключится". - "Еще
неизвестно, Василий Дмитрич, как дело-то пойдет... Конечно, опасно, очень
опасно, спору нет... да оттого-то и следует вам остаться". (Мужик головой
покачал.) "Нет, Капитон Тимофеич, не останусь... а лекарствицо разве
пропишите". - "Лекарство одно не поможет". - "Не останусь, говорят", - "Ну,
как хочешь... чур, потом не пенять!"
Фельдшер вырвал страничку из альбома и, прописав рецепт, посоветовал,
что еще делать. Мужик взял бумажку, дал Капитону полтинник, вышел из комнаты
и сел на телегу. "Ну, прощайте, Капитон Тимофеич, не поминайте лихом да
сироток не забывайте, коли что..." - "Эй, останься, Василий!" Мужик только
головой тряхнул, ударил вожжой по лошади и съехал со двора. Я вышел на улицу
и поглядел ему вслед. Дорога была грязная и ухабистая; мельник ехал
осторожно, не торопясь, ловко правил лошадью и со встречными
раскланивался... На четвертый день он умер.
Вообще удивительно умирают русские люди. Много покойников приходит мне
теперь на память. Вспоминаю я тебя, старинный мой приятель, недоучившийся
студент Авенир Сорокоумов, прекрасный, благороднейший человек! Вижу снова
твое чахоточное зеленоватое лицо, твои жидкие русые волосики, твою кроткую
улыбку, твой восторженный взгляд, твои длинные члены; слышу твой слабый,
ласковый голос. Жил ты у великороссийского помещика Гура Крупяникова, учил
его детей Фофу и Зезю русской грамоте, географии и истории, терпеливо сносил
тяжелые шутки самого Гура, грубые любезности дворецкого, пошлые шалости злых
мальчишек, не без горькой улыбки, но и без ропота исполнял прихотливые
требования скучающей барыни; зато, бывало, как ты отдыхал, как ты
блаженствовал вечером, после ужина, когда, отделавшись наконец от всех
обязанностей и занятий, ты садился перед окном, задумчиво закуривал трубку
или с жадностью перелистывал изуродованный и засаленный нумер толстого
журнала, занесенный из города землемером, таким же бездомным горемыкою, как
ты! Как нравились тебе тогда всякие стихи и всякие повести, как легко
навертывались слезы на твои глаза, с каким удовольствием ты смеялся, какою
искреннею любовью к людям, каким благородным сочувствием ко всему доброму и
прекрасному проникалась твоя младенчески чистая душа! Должно сказать правду:
не отличался ты излишним остроумием; природа не одарила тебя ни памятью, ни
прилежанием; в университете считался ты одним из самых плохих студентов; на
лекциях ты спал, на экзаменах - молчал торжественно; но у кого сияли
радостью глаза, у кого захватывало дыхание от успеха, от удачи товарища? У
Авенира... Кто слепо веровал в высокое призвание друзей своих, кто
превозносил их с гордостью, защищал их с ожесточением? Кто не знал ни
зависти, ни самолюбия, кто бескорыстно жертвовал собою, кто охотно
подчинялся людям, не стоившим развязать ремень от сапог его?.