Вот и стала Матрена меня просить: выкупи ее, дескать,
от госпожи; да и я сам уже об эфтом подумывал... А госпожа-то у ней была
богатая, старушенция страшная; жила от меня верстах в пятнадцати. Ну, вот в
один, как говорится, прекрасный день я и велел заложить себе дрожки тройкой,
- в корню ходил у меня иноходец, азиятец необыкновенный, зато и назывался
Лампурдос, - оделся получше и поехал к Матрениной барыне. Приезжаю: дом
большой, с флигелями, с садом... У повертка Матрена меня ждала, хотела было
заговорить со мной, да только руку поцеловала к отошла в сторону. Вот вхожу
я в переднюю, спрашиваю: "Дома?.." А мне высокий такой лакей говорит: "Как
об вас доложить прикажете?" Я говорю: "Доложи, братец, дескать, помещик
Каратаев приехал о деле переговорить". Лакей ушел; я жду себе и думаю:
что-то будет? Чай, заломит, бестия, цену страшную, даром что Богата. Рублей
пятьсот, пожалуй, запросит. Вот наконец вернулся лакей, говорит:
"Пожалуйте". Я вхожу за ним в гостиную. Сидит на креслах маленькая
желтенькая старушонка и глазами моргает. "Что вам угодно?" Я сперва, знаете
ли, почел за нужное объявить, что, дескать, рад знакомству. "Вы ошибаетесь,
я не здешняя хозяйка, а ее родственница... Что вам угодно?" Я заметил ей тут
же, что мне с хозяйкой-то и нужно переговорить. "Марья Ильинична не
принимает сегодня: она нездорова... Что вам угодно?" Делать нечего, подумал
я про себя, объясню ей мое обстоятельство. Старуха меня выслушала. "Матрена?
какая Матрена?" - "Матрена Федорова, Куликова дочь". - "Федора Кулика
дочь... да как вы ее знаете?" - "Случайным манером". - "А известно ей ваше
намерение?" - "Известно". Старуха помолчала. "Да я ее, негодную!.." Я,
признаюсь, удивился. "За что же, помилуйте!.. Я за нее готов внести сумму,
только извольте назначить". Старая хрычовка так и зашипела. "Вот вздумали
чем удивить: нужны нам очень ваши деньги!.. а вот я ее ужо, вот я ее...
Дурь-то я из нее выбью". Раскашлялась старуха от злости. "Нехорошо ей у нас,
что ли?.. Ах, она чертовка, прости, Господи, мое согрешенье!" Я, признаюсь,
вспыхнул. "За что же вы грозите бедной девке? чем она, то есть, виновата?"
Старуха перекрестилась. "Ах ты, мой Господи, Иисусе Христе! Да разве я в
своих холопьях не вольна?" - "Да ведь она не ваша!" - "Ну, уж про это Марья
Ильинична знает; не ваше, батюшка, дело; а вот я ужо Матрешке-то покажу, чья
она холопка". Я, признаюсь, чуть не бросился на проклятую старуху, да
вспомнил о Матрене, и руки опустились. Заробел так, что пересказать
невозможно; начал упрашивать старуху: "Возьмите, дескать, что хотите". - "Да
на что она вам?" - "Понравилась, матушка; войдите в мое положенье...
Позвольте поцеловать у вас ручку". И таки поцеловал у шельмы руку! "Ну, -
прошамшила ведьма, - я скажу Марье Ильиничне; как она прикажет: а вы
заезжайте дня через два". Я уехал домой в большом беспокойстве. Начинал я
догадываться, что дело неладно повел, напрасно дал свое расположенье
заметить, да хватился-то я поздно.