Как она вдруг раскроет глаза и уставится на меня!.. "Кто это? кто
это?" Я сконфузился. "Не пугайтесь, - говорю, - сударыня: я доктор, пришел
посмотреть, как вы себя чувствуете". - "Вы доктор?" - "Доктор, доктор...
Матушка ваша за мною в город посылали; мы вам кровь пустили, сударыня;
теперь извольте почивать, а дня этак через два мы вас, даст Бог, на ноги
поставим". - "Ах, да, да, доктор, не дайте мне умереть... пожалуйста,
пожалуйста". - "Что вы это, Бог с вами!" А у ней опять жар, думаю я про
себя; пощупал пульс: точно, жар. Она посмотрела на меня - да как возьмет
меня вдруг за руку. "Я вам скажу, почему мне не хочется умереть, я вам
скажу, я вам скажу... теперь мы одни; только вы, пожалуйста, никому...
послушайте..." Я нагнулся; придвинула она губы к самому моему уху, волосами
щеку мою трогает, - признаюсь, у меня самого кругом пошла голова, - и начала
шептать... Ничего не понимаю... Ах, да это она бредит... Шептала, шептала,
да так проворно и словно не по-русски кончила, вздрогнула, уронила голову на
подушку и пальцем мне погрозилась. "Смотрите же, доктор, никому..." Кое-как
я ее успокоил, дал ей напиться, разбудил горничную и вышел.
Тут лекарь опять с ожесточеньем понюхал табаку и на мгновение оцепенел.
- Однако, - продолжал он, - на другой день больной, в противность моим
ожиданиям, не полегчило. Я подумал, подумал и вдруг решился остаться, хотя
меня другие пациенты ожидали... А вы знаете, этим неглижировать нельзя:
практика от этого страдает. Но, во-первых, больная действительно находилась
в отчаянии; а во-вторых, надо правду сказать, я сам чувствовал сильное к ней
расположение. Притом же и все семейство мне нравилось. Люди они были хоть и
неимущие, но образованные, можно сказать, на редкость... Отец-то у них был
человек ученый, сочинитель; умер, конечно, в бедности, но воспитание детям
успел сообщить отличное; книг тоже много оставил. Потому ли, что хлопотал-то
я усердно около больной, по другим ли каким-либо причинам, только меня, смею
сказать, полюбили в доме, как родного... Между тем распутица сделалась
страшная: все сообщения, так сказать, прекратились совершенно; даже
лекарство с трудом из города доставлялось... Больная не поправлялась... День
за день, день за день... Но вот-с... тут-с... (Лекарь помолчал.) Право, не
знаю, как бы вам изложить-с... (Он снова понюхал табаку, крякнул и хлебнул
глоток чаю.) Скажу вам без обиняков, больная моя... как бы это того... ну,
полюбила, что ли, меня... или нет, не то чтобы полюбила... а впрочем...
право, как это, того-с... (Лекарь потупился и покраснел.)
- Нет, - продолжал он с живостью, - какое полюбила! Надо себе наконец
цену знать. Девица она была образованная, умная, начитанная, а я даже
латынь-то свою позабыл, можно сказать, совершенно. Насчет фигуры (лекарь с
улыбкой взглянул на себя) также, кажется, нечем хвастаться. Но дураком
Господь Бог тоже меня не уродил: я белое черным не назову; я кое-что тоже
смекаю.