- В одной трагедии Вольтера, - уныло продолжал он, - какой-то барин
радуется тому, что дошел до крайней границы несчастья. Хотя в судьбе моей
нет ничего трагического, но я, признаюсь, изведал нечто в этом роде. Я узнал
ядовитые восторги холодного отчаяния; я испытал, как сладко, в течение
целого утра, не торопясь и лежа на своей постели, проклинать день и час
своего рождения, - я не мог смириться разом. Да и в самом деле, вы посудите:
безденежье меня приковывало к ненавистной мне деревне; ни хозяйство, ни
служба, ни литература - ничто ко мне не пристало; помещиков я чуждался,
книги мне опротивели; для водянисто-пухлых и болезненно-чувствительных
барышень, встряхивающих кудрями и лихорадочно твердящих слово "жызнь", - я
не представлял ничего занимательного с тех пор, как перестал болтать и
восторгаться; уединиться совершенно я не умел и не мог... Я стал, что вы
думаете? я стал таскаться по соседям. Словно опьяненный презрением к самому
себе, я нарочно подвергался всяким мелочным унижениям. Меня обносили за
столом, холодно и надменно встречали, наконец не замечали вовсе; мне не
давали даже вмешиваться в общий разговор, и я сам, бывало, нарочно
поддакивал из угла какому-нибудь глупейшему говоруну, который во время оно,
в Москве, с восхищением облобызал бы прах ног моих, край моей шинели... Я
даже не позволял самому себе думать, что я предаюсь горькому удовольствию
иронии... Помилуйте, что за ирония в одиночку! Вот-с как я поступал
несколько лет сряду и как поступаю еще до сих пор...
- Однако это ни на что не похоже, - проворчал из соседней комнаты
заспанный голос г. Кантагрюхина, - какой там дурак вздумал ночью
разговаривать?
Рассказчик проворно нырнул под одеяло и, робко выглядывая, погрозил мне
пальцем.
- Тс... тс... - прошептал он - и, словно извиняясь и кланяясь в
направлении кантагрюхинского голоса, почтительно промолвил: - Слушаю-с,
слушаю-с, извините-с... Ему позволительно спать, ему следует спать, -
продолжал он снова шепотом, - ему должно набраться новых сил, ну хоть бы для
того, чтобы с тем же удовольствием покушать завтра. Мы не имеем права его
беспокоить. Притом же я, кажется, вам все сказал, что хотел; вероятно, и вам
хочется спать. Желаю вам доброй ночи.
Рассказчик с лихорадочной быстротой отвернулся и зарыл голову в
подушки.
- Позвольте, по крайней мере, узнать, - спросил я, - с кем я имел
удовольствие...
Он проворно поднял голову.
- Нет, ради бога, - прервал он меня, - не спрашивайте моего имени ни у
меня, ни у других. Пусть я останусь для вас неизвестным существом,
пришибленным судьбою Васильем Васильевичем. Притом же я, как человек
неоригинальный, и не заслуживаю особенного имени... А уж если вы непременно
хотите мне дать какую-нибудь кличку, так назовите... назовите меня Гамлетом
Щигровского уезда. Таких Гамлетов во всяком уезде много, но, может быть, вы
с другими не сталкивались...