Бабы чутьем угадывают его
приближенье и крадутся к нему навстречу. Второпях совершается торговая
сделка. За несколько медных грошей баба отдает "орлу" не только всякую
ненужную тряпицу, но часто даже мужнину рубаху и собственную паневу. В
последнее время бабы нашли выгодным красть у самих себя и сбывать таким
образом пеньку, в особенности "замашки", - важное распространение и
усовершенствование промышленности "орлов"! Но зато мужики, в свою очередь,
навострились и при малейшем подозрении, при одном отдаленном слухе о
появлении "орла" быстро я живо приступают к исправительным и
предохранительным мерам. И в самом деле, не обидно ли? Пеньку продавать их
дело, и они ее точно продают, не в городе, - в город надо самим тащиться, -
а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд в сорок
горстей - а вы знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека,
особенно когда он "усердствует"!
Таких рассказов я, человек неопытный и в деревне не "живалый" (как у
нас в Орле говорится), наслушался вдоволь, Но Хорь не все рассказывал, он
сам меня расспрашивал о многом. Узнал он, что я бывал за границей, и
любопытство его разгорелось... Калиныч от него не отставал; но Калиныча
более трогали описания природы, гор, водопадов, необыкновенных зданий,
больших городов; Хоря занимали вопросы административные и государственные.
Он перебирал все по порядку: "Что, у них это там есть так же, как у нас, аль
иначе?.. Ну, говори, батюшка, - как же?.." - "А! ах, Господи, твоя воля!" -
восклицал Калиныч во время моего рассказа; Хорь молчал, хмурил густые брови
и лишь изредка замечал, что, "дескать, это у нас не шло бы, а вот это хорошо
- это порядок". Всех его расспросов я передать вам не могу, да и незачем; но
из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не
ожидают читатели, - убежденье, что Петр Великий был по преимуществу русский
человек, русский именно в своих преобразованиях. Русский человек так уверен
в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается
своим прошедшим и смело глядит вперед. Что хорошо - то ему и нравится, что
разумно - того ему и подавай, а откуда оно идет, - ему все равно. Его
здравый смысл охотно подтрунит над сухопарым немецким рассудком; но немцы,
по словам Хоря, любопытный народец, и поучиться у них он готов. Благодаря
исключительности своего положенья, своей фактической независимости, Хорь
говорил со мной о многом, чего из другого рычагом не выворотишь, как
выражаются мужики, жерновом не вымелешь. Он действительно понимал свое
положенье. Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал простую, умную речь
русского мужика. Его познанья были довольно, по-своему, обширны, но читать
он не умел; Калиныч - умел. "Этому шалопаю грамота далась, - заметил Хорь, -
у него и пчелы отродясь не мерли". - "А детей ты своих выучил грамоте?" Хорь
помолчал. "Федя знает".