Грешно, говорит, даром
хлеб есть... А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный
племянник в барской конторе сидит конторщиком: доложить обещался об нем
барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то
в ножки кланялся.
- Есть у тебя семейство? Был женат?
- Нет, батюшка, не был. Татьяна Васильевна покойница - царство ей
небесное! - никому не позволяла жениться. Сохрани Бог! Бывало, говорит:
"Ведь живу же я так, в девках, что за баловство! чего им надо?"
- Чем же ты живешь теперь? Жалованье получаешь?
- Какое, батюшка, жалованье!.. Харчи выдаются - и то слава тебе,
Господи! много доволен. Продли Бог века нашей госпоже!
Ермолай вернулся.
- Справлена лодка, - произнес он сурово. - Ступай за шестом - ты!..
Сучок побежал за шестом. Во все время моего разговора с бедным стариком
охотник Владимир поглядывал на него с презрительной улыбкой.
- Глупый человек-с, - промолвил он, когда тот ушел, - совершенно
необразованный человек, мужик-с, больше ничего-с. Дворовым человеком его
назвать нельзя-с... и все хвастал-с... Где ж ему быть актером-с, сами
извольте рассудить-с! Напрасно изволили беспокоиться, изволили с ним
разговаривать-с!
Через четверть часа мы уже сидели в дощанике Сучка. (Собак мы оставили
в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники
народ неразборчивый. У тупого, заднего конца стоял Сучок и "пихался"; мы с
Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого
носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами. К счастью,
погода была тихая, и пруд словно заснул.
Мы плыли довольно медленно. Старик с трудом выдергивал из вязкой тины
свой длинный шест, весь перепутанный зелеными нитями подводных трав;
сплошные, круглые листья болотных лилий тоже мешали ходу нашей лодки.
Наконец мы добрались до тростников, и пошла потеха. Утки шумно поднимались,
"срывались" с пруда, испуганные нашим неожиданным появлением в их владениях,
выстрела дружно раздавались вслед за ними, и весело было видеть, как эти
кургузые птицы кувыркались на воздухе, тяжко шлепались об воду. Всех
подстреленных уток мы, конечно, не достали: легко подраненные ныряли; иные,
убитые наповал, падали в такой густой майер, что даже рысьи глазки Ермолая
не могли открыть их; но все-таки к обеду лодка наша через край наполнилась
дичью.
Владимир, к великому утешению Ермолая, стрелял вовсе не отлично и после
каждого неудачного выстрела удивлялся, осматривал и продувал ружье,
недоумевал и, наконец, излагал нам причину, почему он промахнулся. Ермолай
стрелял, как всегда, победоносно, я - довольно плохо, по обыкновению. Сучок
посматривал на нас глазами человека, смолоду состоявшего на барской службе,
изредка кричал: "Вон, вон еще утица!" - и то и дело почесывал спину - не
руками, а приведенными в движение плечами. Погода стояла прекрасная: белые
круглые облака высоко и тихо неслись над нами, ясно отражаясь в воде;
тростник шушукал кругом; пруд местами, как сталь, сверкал на солнце.