Вы ведь помните, какая я была в свое время веселая?
Бой-девка!.. так знаете что? Я и теперь песни пою.
- Песни?.. Ты?
- Да, песни, старые песни, хороводные, подблюдные, святочные, всякие!
Много я их ведь знала и не забыла. Только вот плясовых не пою. В теперешнем
моем звании оно не годится.
- Как же ты поешь их... про себя?
- И про себя и голосом. Громко-то не могу, а все - понять можно. Вот я
вам сказывала - девочка ко мне ходит. Сиротка, значит, понятливая. Так вот я
ее выучила; четыре песни она уже у меня переняла. Аль не верите? Постойте, я
вам сейчас...
Лукерья собралась с духом... Мысль, что это полумертвое существо
готовится запеть, возбудила во мне невольный ужас. Но прежде чем я мог
промолвить слово - в ушах моих задрожал протяжный, едва слышный, но чистый и
верный звук... за ним последовал другой, третий. "Во лузях" пела Лукерья.
Она пела, не изменив выражения своего окаменелого лица, уставив даже глаза.
Но так трогательно звенел этот бедный, усиленный, как струйка дыма
колебавшийся голосок, так хотелось ей всю душу вылить... Уже не ужас
чувствовал я: жалость несказанная стиснула мне сердце.
- Ох, не могу! - проговорила она вдруг, - силушки не хватает... Очень
уж я вам обрадовалась.
Она закрыла глаза.
Я положил руку на ее крошечные холодные пальчики... Она взглянула на
меня - и ее темные веки, опушенные золотистыми ресницами, как у древних
статуй, закрылись снова. Спустя мгновенье они заблистали в полутьме... Слеза
их смочила.
Я не шевелился по-прежнему.
- Экая я! - проговорила вдруг Лукерья с неожиданной силой и, раскрыв
широко глаза, постаралась смигнуть с них слезу. - Не стыдно ли? Чего я?
Давно этого со мной не случалось... с самого того дня, как Поляков Вася у
меня был прошлой весной. Пока он со мной сидел да разговаривал - ну, ничего;
а как ушел он - поплакала я таки в одиночку! Откуда бралось!.. Да ведь у
нашей сестры слезы некупленные. Барин, - прибавила Лукерья, - чай, у вас
платочек есть... Не побрезгуйте, утрите мне глаза.
Я поспешил исполнить ее желание - и платок ей оставил. Она сперва
отказывалась... на что, мол, мне такой подарок? Платок был очень простой, но
чистый и белый. Потом она схватила его своими слабыми пальцами и уже не
разжала их более. Привыкнув к темноте, в которой мы оба находились, я мог
ясно различить ее черты, мог даже заметить тонкий румянец, проступивший
сквозь бронзу ее лица, мог открыть в этом лице - так, по крайней мере, мне
казалось - следы его бывалой красоты.
- Вот вы, барин, спрашивали меня, - заговорила опять Лукерья, - сплю ли
я? Сплю я, точно, редко, но всякий раз сны вижу, - хорошие сны! Никогда я
больной себя не вижу: такая я всегда во сне здоровая да молодая... Одно
горе: проснусь я - потянуться хочу хорошенько - ан я вся как скованная. Раз
мне какой чудный сон приснился! Хотите, расскажу вам?.. Ну, слушайте. Вижу
я, будто стою я в поле, а кругом рожь, такая высокая, спелая, как золотая!.