- Да слышь, Николай Еремеич, с нас плотников требуют.
- Ну что ж, нет их у вас, что ли?
- Как им не быть у нас, Николай Еремеич: дача лесная - известно. Да
пора-то рабочая, Николай Еремеич.
- Рабочая пора! То-то, вы охотники на чужих работать, а на свою госпожу
работать не любите... Все едино!
- Работа-то все едино, точно, Николай Еремеич... да что...
- Ну?
- Плата больно... того...
- Мало чего нет! Вишь, как вы избаловались. Поди ты!
- Да и то сказать, Николай Еремеич, работы-то всего на неделю будет, а
продержат месяц. То материалу не хватит, а то и в сад пошлют дорожки
чистить.
- Мало ли чего нет! Сама барыня приказать изволила, так тут нам с тобой
рассуждать нечего.
Сидор замолчал и начал переступать с ноги на ногу.
Николай Еремеич скрутил голову набок и усердно застучал костяшками.
- Наши... мужики... Николай Еремеич... - заговорил наконец Сидор,
запинаясь на каждом слове, - приказали вашей милости... вот тут... будет...
(Он запустил свою ручищу за пазуху армяка и начал вытаскивать оттуда
свернутое полотенце с красными разводами.)
- Что ты, что ты, дурак, с ума сошел, что ли? - поспешно перебил его
толстяк. - Ступай, ступай ко мне в избу, - продолжал он, почти выталкивая
изумленного мужика, - там спроси жену... она тебе чаю даст, я сейчас приду,
ступай. Да небось говорят, ступай.
Сидор вышел вон.
- Экой... медведь! - пробормотал ему вслед главный конторщик, покачал
головой и снова принялся за счеты.
Вдруг крики: "Купря! Купря! Купрю не сшибешь!" - раздались на улице и
на крыльце, и немного спустя вошел в контору человек низенького роста,
чахоточный на вид, с необыкновенно длинным носом, большими неподвижными
глазами и весьма горделивой осанкой. Одет он был в старенький, изорванный
сюртук цвета аделаида, или, как у нас говорится, оделлоида, с плисовым
воротником и крошечными пуговками. Он нес связку дров за плечами. Около него
толпилось человек пять дворовых людей, и все кричали: "Купря! Купрю не
сшибешь! В истопники Купрю произвели, в истопники!" Но человек в сюртуке с
плисовым воротником не обращал ни малейшего внимания на буйство своих
товарищей и нисколько не изменялся в лице. Мерными шагами дошел он до печки,
сбросил свою ношу, приподнялся, достал из заднего кармана табакерку,
вытаращил глаза и начал набивать себе в нос тертый донник, смешанный с
золой.
При входе шумливой ватаги толстяк нахмурил было брови и поднялся с
места; но, увидав в чем дело, улыбнулся и только велел не кричать: в
соседней, дескать, комнате охотник спит.
- Какой охотник? - спросили человека два в один голос.
- Помещик.
- А!
- Пускай шумят, - заговорил, растопыря руки, человек с плисовым
воротником, - мне что за дело! Лишь бы меня не трогали. В истопники меня
произвели...
- В истопники! в истопники! - радостно подхватила толпа.
- Барыня приказала, - продолжал он, пожав плечами, - а вы погодите...
вас
|