Так вот
от этого и нельзя нам, маленьким людям, очень-то жалеть о старых порядках.
Я не знал, что отвечать Овсяникову, и не смел взглянуть ему в лицо.
- А то другой сосед у нас в те поры завелся, Комов, Степан
Никтополионыч. Замучил было отца совсем: не мытьем, так катаньем. Пьяный был
человек и любил угощать, и как подопьет да скажет по-французски "се бон"* да
облизнется - хоть святых вон неси! По всем соседям шлет просить пожаловать.
Тройки так у него наготове и стояли; а не поедешь - тотчас сам нагрянет... И
такой странный был человек! В "тверезом" виде не лгал; а как выпьет - и
начнет рассказывать, что у него в Питере три дома на Фонтанке: один красный
с одной трубой, другой - желтый с двумя трубами, а третий - синий без труб,
- и три сына (а он и женат-то не бывал): один в инфантерии, другой в
кавалерии, третий сам по себе... И говорит, что в каждом доме живет у него
по сыну, что к старшему ездят адмиралы, ко второму - генералы, а к младшему
- все англичане! Вот и поднимется и говорит: "За здравие моего старшего
сына, он у меня самый почтительный!" - и заплачет. И беда, коли кто
отказываться станет. "Застрелю! - говорит, - и хоронить не позволю!.." А то
вскочит и закричит: "Пляши, народ Божий, на свою потеху и мое утешение!" Ну,
ты и пляши, хоть умирай, а пляши. Девок своих крепостных вовсе замучил.
Бывало, всю ночь как есть, до утра хором поют, и какая выше голосом
забирает, той и награда. А станут уставать - голову на руки положит и
загорюет: "Ох, сирота я сиротливая! Покидают меня, голубчика!" Конюха тотчас
девок и приободрят. Отец-то мой ему и полюбись: что прикажешь делать? Ведь
чуть в гроб отца моего не вогнал, и точно вогнал бы, да сам, спасибо, умер:
с голубятни в пьяном виде свалился... Так вот какие у нас соседушки бывали!
______________
* "это хорошо" (от франц. c'est bon).

- Как времена-то изменились! - заметил я.
- Да, да, - подтвердил Овсяников. - Ну, и то сказать: в старые-то годы
дворяне живали пышнее. Уж нечего и говорить про вельмож: я в Москве на них
насмотрелся. Говорят, они и там перевелись теперь.
- Вы были в Москве?
- Был, давно, очень давно. Мне вот теперь семьдесят третий год пошел, а
в Москву я ездил на шестнадцатом году.
Овсяников вздохнул.
- Кого ж вы там видали?
- А многих вельмож видел, и всяк их видел; жили открыто, на славу и
удивление. Только до покойного графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского
не доходил ни один. Алексея-то Григорьевича я видал часто; дядя мой у него
дворецким служил. Изволил граф жить у Калужских ворот, на Шаболовке. Вот был
вельможа! Такой осанки, такого привета милостивого вообразить невозможно и
рассказать нельзя. Рост один чего стоил, сила, взгляд! Пока не знаешь его,
не войдешь к нему - боишься точно, робеешь; а войдешь - словно солнышко тебя
пригреет, и весь повеселеешь. Каждого человека до своей особы допускал и до
всего охотник был. На бегу сам правил и со всяким гонялся; и никогда не
обгонит сразу, не обидит, не оборвет, а разве под самый конец переедет; и
такой ласковый - противника утешит, коня его похвалит.