Да как же мне отца-то
слушаться...
- А что? (Он произнес эти слова как бы из желудка, лежа на спине и
подложив руки под голову.)
- Да как же, Виктор Александрыч, - вы сами знаете...
Она умолкла. Виктор поиграл стальной цепочкой своих часов.
- Ты, Акулина, девка неглупая, - заговорил он наконец, - потому вздору
не говори. Я твоего же добра желаю, понимаешь ты меня? Конечно, ты не глупа,
не совсем мужичка, так сказать; и твоя мать тоже не всегда мужичкой была.
Все же ты без образованья, - стало быть, должна слушаться, когда тебе
говорят.
- Да страшно, Виктор Александрыч.
- И-и, какой вздор, моя любезная: в чем нашла страх! Что это у тебя, -
прибавил он, подвинувшись к ней, - цветы?
- Цветы, - уныло отвечала Акулина. - Это я полевой рябинки нарвала, -
продолжала она, несколько оживившись, - это для телят хорошо. А это вот
череда - против золотухи. Вот поглядите-ка, какой чудный цветик; такого
чудного цветика я еще отродясь не видала. Вот незабудки, а вот
маткина-душка... А вот это я для вас, - прибавила она, доставая из-под
желтой рябинки небольшой пучок голубеньких васильков, перевязанных тоненькой
травкой, - хотите?
Виктор лениво протянул руку, взял, небрежно понюхал цветы и начал
вертеть их в пальцах, с задумчивой важностью посматривая вверх. Акулина
глядела на него... В ее грустном взоре было столько нежной преданности,
благоговейной покорности и любви. Она и боялась-то его, и не смела плакать,
и прощалась с ним, и любовалась им в последний раз; а он лежал, развалясь,
как султан, и с великодушным терпеньем и снисходительностью сносил ее
обожанье. Я, признаюсь, с негодованьем рассматривал его красное лицо, на
котором сквозь притворно презрительное равнодушие проглядывало
удовлетворенное, пресыщенное самолюбие. Акулина была так хороша в это
мгновение; вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась
и ластилась к нему, а он... он уронил васильки на траву, достал из бокового
кармана пальто круглое стеклышко в бронзовой оправе и принялся втискивать
его в глаз; но, как он ни старался удержать его нахмуренной бровью,
приподнятой щекой и даже носом - стеклышко все вываливалось и падало ему в
руку.
- Что это? - спросила наконец изумленная Акулина.
- Лорнет, - отвечал он с важностью.
- Для чего?
- А чтоб лучше видеть.
- Покажите-ка.
Виктор поморщился, но дал ей стеклышко.
- Не разбей, смотри.
- Небось, не разобью. (Она робко поднесла его к глазу.) Я ничего не
вижу, - невинно проговорила она.
- Да ты глаз-то, глаз-то зажмурь, - возразил он голосом недовольного
наставника. (Она зажмурила глаз, перед которым держала стеклышко.) Да не
тот, не тот, глупая! Другой! - воскликнул Виктор и, не давши ей исправить
свою ошибку, отнял у ней лорнет.
Акулина покраснела, чуть-чуть засмеялась и отвернулась.
- Видно, нам не годится, - промолвила она.