И он словно сам робеет. Стал он им речь держать: "Я-де
русский, говорит, и вы русские; я русское все люблю... русская, дескать, у
меня душа и кровь тоже русская..." Да вдруг как скомандует: "А ну, детки,
спойте-ка русскую, на-родственную песню!" У мужиков поджилки затряслись;
вовсе одурели. Один было смельчак запел, да и присел тотчас к земле, за
других спрятался... И вот чему удивляться надо: бывали у нас и такие
помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что
кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми
людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич,
словно красная девушка: все книги читает али пишет, а не то вслух канты
произносит, - ни с кем не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет,
словно скучает или грустит. Прежний-то приказчик на первых порах вовсе
перетрусился: перед приездом Василья Николаича дворы крестьянские обегал,
всем кланялся, - видно, чуяла кошка, чье мясо съела! И мужики надеялись,
думали: "Шалишь, брат! Ужо тебя к ответу потянут, голубчика; вот ты ужо
напляшешься, жила ты этакой!.." А вместо того вышло - как вам доложить? Сам
Господь не разберет, что такое вышло! Позвал его к себе Василий Николаич и
говорит, а сам краснеет, и так, знаете, дышит скоро: "Будь справедлив у
меня, не притесняй никого, слышишь?" Да с тех пор его к своей особе и не
требовал! В собственной вотчине живет, словно чужой. Ну, приказчик и
отдохнул; а мужики к Василью Николаичу подступиться не смеют: боятся. И ведь
вот опять что удивления достойно: и кланяется им барин, и смотрит
приветливо, - а животы у них от страху так и подводит. Что за чудеса такие,
батюшка, скажите?.. Или я глуп стал, состарелся, что ли, - не понимаю.
Я отвечал Овсяникову, что, вероятно, господин Любозвонов болен.
- Какое болен! Поперек себя толще, и лицо такое, Бог с ним, окладистое,
даром что молод... А впрочем, Господь ведает! (И Овсяников глубоко
вздохнул.)
- Ну, в сторону дворян, - начал я, - что вы мне об однодворцах скажете,
Лука Петрович?
- Нет, уж вот от этого увольте, - поспешно проговорил он, - право... и
сказал бы вам... да что! (Овсяников рукой махнул.) Станемте лучше чай
кушать... Мужики, как есть мужики; а впрочем, правду сказать, как же и
быть-то нам?
Он замолчал. Подали чай. Татьяна Ильинична встала с своего места и села
поближе к нам. В течение вечера она несколько раз без шума выходила я так же
тихо возвращалась. В комнате воцарилось молчание. Овсяников важно и медленно
выпивал чашку за чашкой.
- Митя был сегодня у нас, - вполголоса заметила Татьяна Ильинична.
Овсяников нахмурился.
- Чего ему надобно?
- Приходил прощенья просить.
Овсяников покачал головою.
- Ну, подите вы, - продолжал он, обращаясь ко мне, - что прикажете
делать с сродственниками? И отказаться от них невозможно... Вот и меня тоже
Бог наградил племянничком.