За
книгу он, разумеется, не берется, и на другое утро та же повторяется
история.
Вот этот-то Войницын присоседился ко мне. Мы с ним говорили о Москве,
об охоте.
- Не хотите ли, - шепнул он мне вдруг, - я познакомлю вас с первым
здешним остряком?
- Сделайте одолжение.
Войницын подвел меня к человеку маленького роста, с высоким хохлом и
усами, в коричневом фраке и пестром галстуке. Его желчные, подвижные черты
действительно дышали умом и злостью. Беглая, едкая улыбка беспрестанно
кривила его губы; черные, прищуренные глазки дерзко выглядывали из-под
неровных ресниц. Подле него стоял помещик, широкий, мягкий, сладкий -
настоящий Сахар-Медович - и кривой. Он заранее смеялся остротам маленького
человека и словно таял от удовольствия. Войницын представил меня остряку,
которого звали Петром Петровичем Лупихиным. Мы познакомились, обменялись
первыми приветствиями.
- А позвольте представить вам моего лучшего приятеля, - заговорил вдруг
Лупихин резким голосом, схватив сладкого помещика за руку. - Да не
упирайтесь же, Кирила Селифаныч, - прибавил он, - вас не укусят. Вот-с, -
продолжал он, между тем, как смущенный Кирила Селифаныч так неловко
раскланивался, как будто у него отваливался живот, - вот-с, рекомендую-с,
превосходный дворянин. Пользовался отличным здоровьем до пятидесятилетнего
возраста, да вдруг вздумал лечить себе глаза, вследствие чего и окривел. С
тех пор лечит своих крестьян с таковым же успехом... Ну, а они, разумеется,
с таковою же преданностию...
- Ведь этакой, - пробормотал Кирила Селифаныч и засмеялся.
- Договаривайте, друг мой, эх, договаривайте, - подхватил Лупихин. -
Ведь вас, чего доброго, в судьи могут избрать, и изберут, посмотрите. Ну, за
вас, конечно, будут думать заседатели, положим; да ведь надобно ж на всякий
случай хоть чужую-то мысль уметь выговорить. Неравно заедет губернатор -
спросит: отчего судья заикается? Ну, положим, скажут: паралич приключился;
так бросьте, ему, скажет, кровь. А оно в вашем положении, согласитесь сами,
неприлично.
Сладкий помещик так и покатился.
- Ведь вишь смеется, - продолжал Лупихин, злобно глядя на колыхающийся
живот Кирилы Селифаныча. - И отчего ему не смеяться? - прибавил он,
обращаясь ко мне, - сыт, здоров, детей нет, мужики не заложены - он же их
лечит, - жена с придурью. (Кирила Селифаныч немножко отвернулся в сторону,
будто не расслыхал, и все продолжал хохотать.) Смеюсь же я, а у меня жена с
землемером убежала. (Он оскалился.) А вы этого не Знали? Как же! Так-таки
взяла да и убежала и письмо мне оставила: любезный, дескать, Петр Петрович,
извини; увлеченная страстью, удаляюсь с другом моего сердца... А землемер
только тем и взял, что не стриг ногтей да пантолоны носил в обтяжку. Вы
удивляетесь? Вот, дескать, откровенный человек... И, боже мой! наш
брат-степняк так правду-матку и режет. Однако отойдемте-ка в сторону..