Думал я, нет ли чего в прошедшем? Собрал справки: ничего не оказалось. Ну
вот, теперь посудите сами: оригинальный человек пожал бы плечом, может быть,
вздохнул бы раза два да и принялся бы жить по-своему; а я, неоригинальное
существо, начал заглядываться на балки. В жену мою до того въелись все
привычки старой девицы - Бетховен, ночные прогулки, резеда, переписка с
друзьями, альбомы и прочее, - что ко всякому другому образу жизни, особенно
к жизни хозяйки дома, она никак привыкнуть не могла; а между тем смешно же
замужней женщине томиться безыменной тоской и петь по вечерам: "Не буди ты
ее на заре".
Вот-с, таким-то образом-с мы блаженствовали три года; на четвертый
Софья умерла от первых родов, и - странное дело - мне словно заранее
сдавалось, что она не будет в состоянии подарить меня дочерью или сыном,
землю - новым обитателем. Помню я, как ее хоронили. Дело было весной.
Приходская наша церковь невелика, стара, иконостас почернел, стены голые,
кирпичный пол местами выбит; на каждом клиросе большой старинный образ.
Внесли гроб, поместили на самой середине, пред царскими дверями, одели
полинялым покровом, поставили кругом три подсвечника. Служба началась.
Дряхлый дьячок, с маленькой косичкой сзади, низко подпоясанный зеленым
кушаком, печально шамшил перед налоем; священник, тоже старый, с добреньким
и слепеньким лицом, в лиловой рясе с желтыми разводами, служил за себя и за
дьякона. Во всю ширину раскрытых окон шевелились и лепетали молодые, свежие
листья плакучих берез; со двора несло травяным запахом; красное пламя
восковых свечей бледнело в веселом свете весеннего дня; воробьи так и
чирикали на всю церковь, и изредка раздавалось под куполом звонкое
восклицание влетевшей ласточки. В золотой пыли солнечного луча проворно
опускались и поднимались русые головы немногочисленных мужиков, усердно
молившихся за покойницу; тонкой голубоватой струйкой бежал дым из отверстий
кадила. Я глядел на мертвое лицо моей жены... Боже мой! и смерть, сама
смерть не освободила ее, не излечила ее раны: то же болезненное, робкое,
немое выражение, - ей словно и в гробу неловко... Горько во мне шевельнулась
кровь. Доброе, доброе было существо, а для себя же хорошо сделала, что
умерла!
У рассказчика раскраснелись щеки и потускнели глаза.
- Отделавшись наконец, - заговорил он опять, - от тяжелого унынья,
которое овладело мною после смерти моей жены, я вздумал было приняться, как
говорится, за дело. Вступил в службу в губернском городе; но в больших
комнатах казенного заведения у меня голова разбаливалась, глаза тоже плохо
действовали; другие кстати подошли причины... я вышел в отставку. Хотел было
съездить в Москву, да, во-первых, денег недостало, а во-вторых... я вам уже
сказывал, что я смирился. Смирение это нашло на меня и вдруг и не вдруг.
Духом-то я уже давно смирился, да голове моей все еще не хотелось нагнуться.