И дернула же меня нелегкая его вылечить, - прибавил он сквозь зубы.
- Ты меня вылечил?.. Нет, ты меня отравить хотел; ты меня сабуром
опоил, - подхватил конторщик.
- Что ж, коли на тебя, кроме сабура, ничего действовать не могло?
- Сабур врачебной управой запрещен, - продолжал Николай, - я еще на
тебя пожалуюсь. Ты уморить меня хотел - вот что! Да Господь не попустил.
- Полно вам, полно, господа... - начал было кассир.
- Отстань! - крикнул конторщик. - Он меня отравить хотел! Понимаешь ты
эфто?
- Очень нужно мне... Слушай, Николай Еремеев, - заговорил Павел с
отчаянием, - в последний раз тебя прошу... вынудил ты меня - невтерпеж мне
становится. Оставь нас в покое, понимаешь? А то, ей-Богу, несдобровать
кому-нибудь из нас, я тебе говорю.
Толстяк расходился.
- Я тебя не боюсь, - закричал он, - слышишь ли ты, молокосос! Я и с
отцом твоим справился, я в ему рога сломил, - тебе пример, смотри!
- Не напоминай мне про отца, Николай Еремеев, не напоминай!
- Вона! ты что мне за уставщик?
- Говорят тебе, не напоминай!
- А тебе говорят, не забывайся... Как бы ты там барыне, по-твоему, ни
нужен, а коли из нас двух ей придется выбирать, - не удержишься ты,
голубчик! Бунтовать никому не позволяется, смотри! (Павел дрожал от
бешенства.) А девке Татьяне поделом... Погоди, не то ей еще будет!
Павел кинулся вперед с поднятыми руками, и конторщик тяжко покатился на
пол.
- В кандалы его, в кандалы, - застонал Николай Еремеев...
Конца этой сцены я не берусь описывать; я и так боюсь, не оскорбил ли я
чувства читателя.
В тот же день я вернулся домой. Неделю спустя я узнал, что госпожа
Лоснякова оставила и Павла и Николая у себя в услужении; а девку Татьяну
сослала; видно, не понадобилась.





Лебедянь




(Из цикла "Записки охотника")


Одна из главных выгод охоты, любезные мои читатели, состоит в том, что
она заставляет вас беспрестанно переезжать с места на место, что для
человека незанятого весьма приятно. Правда, иногда (особенно в дождливое
время) не слишком весело скитаться по проселочным дорогам, брать "целиком",
останавливать всякого встречного мужика вопросом: "Эй, любезный! как бы нам
проехать в Мордовку?", а в Мордовке выпытывать у тупоумной бабы
(работники-то все в поле): далеко ли до постоялых двориков на большой
дороге, и как до них добраться, и, проехав верст десять, вместо постоялых
двориков очутиться в помещичьем сильно разоренном сельце Худобубнове, к
крайнему изумлению целого стада свиней, погруженных по уши в темно-бурую
грязь на самой середине улицы и нисколько не ожидавших, что их обеспокоят.
Не весело также переправляться через животрепещущие мостики, спускаться в
овраги, перебираться вброд через болотистые ручьи; не весело ехать, целые
сутки ехать по зеленоватому морю больших дорог или, чего, Боже сохрани,
загрязнуть на несколько часов перед пестрым верстовым столбом с цифрами: 22
на одной стороне и 23 на другой; не весело по неделям питаться яйцами,
молоком и хваленым ржаным хлебом...