Сорок
и очень мало!
- Да, господа, - заговорил князь, обращаясь ко всему собранию и не
глядя, впрочем, ни на кого в особенности, - вы знаете, сегодня в театре
Вержембицкую вызывать.
- Как же, как же, непременно! - воскликнуло наперерыв несколько господ,
удивительно польщенных возможностью отвечать на княжескую речь. -
Вержембицкую...
- Вержембицкая отличная актриса, гораздо лучше Сопняковой, - пропищал
из угла плюгавенький человек с усиками и в очках. Несчастный! он втайне
сильно вздыхал по Сопняковой, а князь не удостоил его даже взглядом.
- Че-о-эк, э, трубку! - произнес в галстух какой-то господин высокого
роста, с правильным лицом и благороднейшей осанкой - по всем признакам
шулер.
Человек побежал за трубкой и, вернувшись, доложил его сиятельству, что,
дескать, ямщик Баклага их спрашивают-с.
- А! ну, вели ему подождать да водки ему поднеси.
- Слушаю-с.
Баклагой, как мне потом сказали, прозывался молодой, красивый и
чрезвычайно избалованный ямщик; князь его любил, дарил ему лошадей, гонялся
с ним, проводил с ним целые ночи... Этого самого князя, бывшего шалуна и
мота, вы бы теперь не узнали... Как он раздушен, затянут, горд! Как занят
службой, а главное - как рассудителен!
Однако табачный дым начинал выедать мне глаза. В последний раз выслушав
восклицание Хлопакова и хохот князя, я отправился в свой нумер, где на
волосяном, узком и продавленном диване, с высокой выгнутой спинкой, мой
человек уже постлал мне постель.
На другой день пошел я смотреть лошадей по дворам и начал с известного
барышника Ситникова. Через калитку вошел я на двор, посыпанный песочком.
Перед настежь раскрытою дверью конюшни стоял сам хозяин, человек уже не
молодой, высокий и толстый, в заячьем тулупчике, с поднятым и подвернутым
воротником. Увидав меня, он медленно двинулся ко мне навстречу, подержал
обеими руками шапку над головой и нараспев произнес:
- А, наше вам почтение. Чай, лошадок угодно посмотреть?
- Да, пришел лошадок посмотреть.
- А каких именно, смею спросить?
- Покажите, что у вас есть.
- С нашим удовольствием.
Мы вошли в конюшню. Несколько белых шавок поднялось с сена и подбежало
к нам, виляя хвостами; длиннобородый старый козел с неудовольствием отошел в
сторону; три конюха, в крепких, но засаленных тулупах, молча нам
поклонились. Направо и налево, в искусственно возвышенных стойлах, стояло
около тридцати лошадей, выхоленных и вычищенных на славу. По перекладинам
перелетывали и ворковали голуби.
- Вам, то есть, для чего требуется лошадка: для езды или для завода? -
спросил меня Ситников.
- И для езды и для завода.
- Понимяем-с, понимяем-с, понимяем-с, - с расстановкою произнес
барышник. - Петя, покажи господину Горностая.
Мы вышли на двор.
- Да не прикажете ли лавочку из избы вынести?.. Не требуется?.. Как
угодно.
Копыта загремели по доскам, щелкнул кнут, и Петя, малый лет сорока,
рябой и смуглый, выскочил из конюшни вместе с серым, довольно статным
жеребцом, дал ему подняться на дыбы, пробежал с ним раза два кругом двора и
ловко осадил его на показном месте.