Увы! в глубине души своей он не совсем был уверен, что приведенный им
конь был действительно Малек-Адель!



X



Настало трудное время для Пантелея Еремеича. Именно спокойствием-то он
наслаждался меньше всего. Правда, выпадали хорошие дни: возникшее в нем
сомнение казалось ему чепухой; он отгонял нелепую мысль, как назойливую
муху, и даже смеялся над самим собою; но выпадали также дни дурные:
неотступная мысль снова принималась исподтишка точить и скрести его сердце,
как подпольная мышь, - и он мучился едко и тайно. В течение памятного дня,
когда он отыскал Малек-Аделя, Чертопханов чувствовал одну лишь блаженную
радость... но на другое утро, когда он под низким навесом постоялого дворика
стал седлать свою находку, близ которой провел всю ночь, что-то в первый раз
его кольнуло... Он только головой мотнул - однако семя было заброшено. В
течение обратного путешествия домой (оно продолжалось с неделю) сомнения в
нем возбуждались редко: они стали сильней и явственней, как только он
вернулся в свое Бессоново, как только очутился в том месте, где жил прежний,
несомненный Малек-Адель... Дорогой он ехал больше шагом, враскачку, глядел
по сторонам, покуривал табак из коротенького чубучка и ни о чем не
размышлял; разве возьмет да подумает про себя: "Чертопхановы чего захотят -
уж добьются! шалишь!" - и ухмыльнется; ну, а с прибытием домой пошла статья
другая. Все это он берег, конечно, про себя; одно уж самолюбие не позволило
бы ему выказать свою внутреннюю тревогу. Он бы "перервал пополам" всякого,
кто бы хоть отдаленно намекнул на то, что новый Малек-Адель, кажись, не
старый; он принимал поздравления с "благополучной находкой" от немногих лиц,
с которыми ему приходилось сталкиваться; но он не искал этих поздравлений,
он пуще прежнего избегал столкновений с людьми - знак плохой! Он почти
постоянно, если можно так выразиться, экзаменовал Малек-Аделя; уезжал на нем
куда-нибудь подальше в поле и ставил его на пробу; или уходил украдкой в
конюшню, запирал за собою дверь и, ставши перед самой головой коня,
заглядывал ему в глаза, спрашивал шепотом: "Ты ли это? Ты ли? Ты ли?.." - а
не то молча его рассматривал, да так пристально, по целым часам, то радуясь
и бормоча: "Да! он! конечно, он!" - то недоумевая и даже смущаясь.
И не столько смущали Чертопханова физические несходства этого
Малек-Аделя с тем... впрочем, их насчитывалось немного: у того хвост и грива
словно были пожиже, и уши острей, и бабки короче, и глаза светлей - но это
могло только так казаться; а смущали Чертопханова несходства, так сказать,
нравственные. Привычки у того были другие, вся повадка была не та. Например:
тот Малек-Адель всякий раз оглядывался и легонько ржал, как только
Чертопханов входил в конюшню; а этот жевал себе сено как ни в чем не бывало
или дремал, понурив голову. Оба не двигались с места, когда хозяин
соскакивал с седла; но тот, когда его звали, тотчас шел на голос, а этот
продолжал стоять, как пень.