Против смерти ни человеку, ни твари не
слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не
должно... А я соловушек не убиваю, - сохрани Господи! Я их не на муку ловлю,
не на погибель их живота, а для удовольствия человеческого, на утешение и
веселье.
- Ты в Курск их ловить ходишь?
- Хожу я и в Курск и подале хожу, как случится. В болотах ночую да в
залесьях, в поле ночую один, во глуши: тут кулички рассвистятся, тут зайцы
кричат, тут селезни стрекочут... По вечеркам замечаю, по утренничкам
выслушиваю, по зарям обсыпаю сеткой кусты... Иной соловушко так жалостно
поет, сладко... жалостно даже.
- И продаешь ты их?
- Отдаю добрым людям.
- А что ж ты еще делаешь?
- Как делаю?
- Чем ты занят?
Старик помолчал.
- Ничем я этак не занят... Работник я плохой. Грамоте, однако, разумею.
- Ты грамотный?
- Разумею грамоте. Помог Господь да добрые люди.
- Что, ты семейный человек?
- Нетути, бессемейный.
- Что так?.. Перемерли, что ли?
- Нет, а так: задачи в жизни не вышло. Да это все под Богом, все мы под
Богом ходим; а справедлив должен быть человек - вот что! Богу угоден, то
есть.
- И родни у тебя нет?
- Есть... да... так...
Старик замялся.
- Скажи, пожалуйста, - начал я, - мне послышалось, мой кучер у тебя
спрашивал, что, дескать, отчего ты не вылечил Мартына? Разве ты умеешь
лечить?
- Кучер твой справедливый человек, - задумчиво отвечал мне Касьян, - а
тоже не без греха. Лекаркой меня называют... Какая я лекарка!.. и кто может
лечить? Это все от Бога. А есть... есть травы, цветы есть: помогают, точно.
Вот хоть череда, например, трава добрая для человека; вот подорожник тоже;
об них и говорить не зазорно: чистые травки - Божий. Ну, а другие не так: и
помогают-то они, а грех; и говорить о них грех. Еще с молитвой разве. Ну,
конечно, есть и слова такие... А кто верует - спасется, - прибавил он,
понизив голос.
- Ты ничего Мартыну не давал? - спросил я.
- Поздно узнал, - отвечал старик. - Да что! Кому как на роду написано.
Не жилец был плотник Мартын, не жилец на земле: уж это так. Нет, уж какому
человеку не жить на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек
тому не впрок, - словно что его отзывает... Да; упокой Господь его душу!
- Давно вас переселили к нам? - спросил я после небольшого молчания.
Касьян встрепенулся.
- Нет, недавно: года четыре. При старом барине мы все жили на своих
прежних местах, а вот опека переселила. Старый барин у нас был кроткая душа,
смиренник, - царство ему небесное! Ну, опека, конечно, справедливо
рассудила; видно, уж так пришлось.
- А вы где прежде жили?
- Мы с Красивой Мечи.
- Далеко это отсюда?
- Верст сто.
- Что ж, там лучше было?
- Лучше... лучше. Там места привольные, речные, гнездо наше; а здесь
теснота, сухмень... Здесь мы осиротели. Там у нас, на Красивой-то на Мечи,
взойдешь ты на холм, взойдешь - и, Господи Боже мой, что это? а?.