Ее, как следует, одели, положили на стол - вот в этой комнате.
Пришел священник; дьячки пришли, стали петь, молиться, курить ладаном; я
клал земные поклоны и хоть бы слезинку выронил. Сердце у меня словно
окаменело и голова тоже, - и весь я отяжелел. Так прошел первый день. Верите
ли? Ночью я заснул даже. На другое утро вошел я к жене, - дело было летом,
солнце освещало ее с ног до головы, да так ярко. Вдруг я увидел... (Здесь
Радилов невольно вздрогнул.) Что вы думаете? Глаз у нее не совсем был
закрыт, и по этому глазу ходила муха... Я повалился, как сноп, и, как
опомнился, стал плакать, плакать - унять себя не мог...
Радилов замолчал. Я посмотрел на него, потом на Ольгу... Ввек мне не
забыть выражения ее лица. Старушка положила чулок на колени, достала из
ридикюля платок и украдкой утерла слезу. Федор Михеич вдруг поднялся,
схватил свою скрыпку и хриплым и диким голосом затянул песенку. Он желал,
вероятно, развеселить нас; но мы все вздрогнули от его первого звука, и
Радилов попросил его успокоиться.
- Впрочем, - продолжал он, - что было, то было; прошлого не воротишь,
да и наконец... все к лучшему в здешнем мире, как сказал, кажется, Во-лтер,
- прибавил он поспешно.
- Да, - возразил я, - конечно. Притом всякое несчастье можно перенести,
и нет такого скверного положения, из которого нельзя было бы выйти.
- Вы думаете? - заметил Радилов. - Что ж, может быть, вы правы. Я,
помнится, в Турции лежал в госпитале, полумертвый: у меня была гнилая
горячка. Ну, помещением похвалиться не могли, - разумеется, дело военное, -
и то еще славу Богу! Вдруг к нам еще приводят больных, - куда их положить?
Лекарь туда, сюда, - нет места. Вот подошел он ко мне, спрашивает фельдшера:
"Жив?" Тот отвечает: "Утром был жив". Лекарь нагнулся, слышит: дышу. Не
вытерпел приятель. "Ведь экая натура-то дура, - говорит, - ведь вот умрет
человек, ведь непременно умрет, а все скрипит, тянет, только место занимает
да другим мешает". - "Ну, - подумал я про себя, плохо тебе, Михайло
Михайлыч..." А вот выздоровел и жив до сих пор, как изволите видеть. Стало
быть, вы правы.
- Во всяком случае я прав, - отвечал я. - Если б вы даже и умерли, вы
все-таки вышли бы из вашего скверного положения.
- Разумеется, разумеется, - прибавил он, внезапно и сильно ударив рукою
по столу... - Стоит только решиться... Что толку в скверном положении?.. К
чему медлить, тянуть...
Ольга быстро встала и вышла в сад.
- Ну-ка, Федя, плясовую! - воскликнул Радилов.
Федя вскочил, пошел по комнате той щеголеватой, особенной поступью,
какою выступает известная "коза" около ручного медведя, и запел: "Как у
наших у ворот..."
У подъезда раздался стук беговых дрожек, и через несколько мгновений
вошел в комнату старик высокого росту, плечистый и плотный, однодворец
Овсяников... Но Овсяников такое замечательное и оригинальное лицо, что мы, с
позволения читателя, поговорим о нем в другом отрывке.