Я приписывал скромное настроение моих чувств и мыслей влиянию деревенской
жизни, несчастья... С другой стороны, я уже давно замечал, что почти все мои
соседи, молодые и старые, запуганные сначала моей ученостию, заграничной
поездкой и прочими удобствами моего воспитания, не только успели совершенно
ко мне привыкнуть, но даже начали обращаться со мной не то грубовато, не то
с кондачка, не дослушивали моих рассуждений и, говоря со мной, уже
"слово-ерика" более не употребляли. Я вам также забыл сказать, что в течение
первого года после моего брака я от скуки попытался было пуститься в
литературу и даже послал статейку в журнал, если не ошибаюсь, повесть; но
через несколько времени получил от редактора учтивое письмо, в котором,
между прочим, было сказано, что мне в уме невозможно отказать, но в таланте
должно, а что в литературе только талант и нужен. Сверх того, дошло до моего
сведения, что один проезжий москвич, добрейший, впрочем, юноша, мимоходом
отозвался обо мне на вечере у губернатора как о человеке выдохшемся и
пустом. Но мое полудобровольное ослепление все еще продолжалось: не
хотелось, знаете, самого себя "заушить"; наконец в одно прекрасное утро я
открыл глаза. Вот как это случилось. Ко мне заехал исправник с намерением
обратить мое внимание на провалившийся мост в моих владениях, который мне
решительно не на что было починить. Заедая рюмку водки куском балыка, этот
снисходительный блюститель порядка отечески попенял мне за мою
неосмотрительность, впрочем, вошел в мое положение и посоветовал только
велеть мужичкам понакидать навозцу, закурил трубочку и принялся говорить о
предстоящих выборах. Почетного звания губернского предводителя в то время
добивался некто Орбассанов, пустой крикун да еще и взяточник впридачу.
Притом же он не отличался ни богатством, ни знатностью. Я высказал свое
мнение на его счет, и довольно даже небрежно; я, признаюсь, глядел на г.
Орбассанова свысока. Исправник посмотрел на меня, ласково потрепал меня по
плечу и добродушно промолвил: "Эх, Василий Васильич, не нам бы с вами о
таких людях рассуждать, - где нам?.. Знай сверчок свой шесток". - "Да
помилуйте, - возразил я с досадой, - какая же разница между мною и г.
Орбассановым?" Исправник вынул трубку изо рта, вытаращил глаза - и так и
прыснул. "Ну, потешник, - проговорил он наконец сквозь слезы, - ведь экую
штуку выкинул... а! каков?" - и до самого отъезда он не переставал глумиться
надо мною, изредка поталкивая меня локтем под бок и говоря мне уже "ты". Он
уехал наконец. Этой капли только недоставало; чаша перелилась. Я прошелся
несколько раз по комнате, остановился перед зеркалом, долго, долго смотрел
на свое сконфуженное лицо и, медлительно высунув язык, с горькой насмешкой
покачал головой. Завеса спала с глаз моих: я увидел ясно, яснее, чем лицо
свое в зеркале, какой я был пустой, никтожный и ненужный, неоригинальный
человек!
Рассказчик помолчал.
|