- Тоже был помещик, - продолжал мой новый приятель, - и богатый, да
разорился - и вот проживает теперь у меня... А в свое время считался первым
по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и
плясал мастерски... Но не прикажете ли водки? Ведь уж обед на столе.
Молодая девушка, та самая, которую я мельком видел в саду, вошла в
комнату.
- А вот и Оля! - заметил Радилов, слегка, отвернув голову. - Прошу
любить и жаловать... Ну, пойдемте обедать.
Мы отправились в столовую, сели. Пока мы шли из гостиной и садились,
Федор Михеич, у которого от "награды" глазки засияли и нос слегка покраснел,
пел: "Гром победы раздавайся!" Ему поставили особый прибор в углу на
маленьком столике без салфетки. Бедный старик не мог похвалиться
опрятностью, и потому его постоянно держали в некотором отдалении от
общества. Он перекрестился, вздохнул и начал есть, как акула. Обед был
действительно недурен и, в качестве воскресного, не обошелся без трепещущего
желе и испанских ветров (пирожного). За столом Радилов, который лет десять
служил в армейском пехотном полку и в Турцию ходил, пустился в рассказы; я
слушал его со вниманием и украдкой наблюдал за Ольгой. Она не очень была
хороша собой; но решительное и спокойное выражение ее лица, ее широкий белый
лоб, густые волосы и, в особенности, карие глаза, небольшие, но умные, ясные
и живые, поразили бы и всякого другого на моем месте. Она как будто следила
за каждым словом Радилова; не участие, - страстное внимание изображалось на
ее лице. Радилов, по летам, мог бы быть ее отцом; он говорил ей "ты", но я
тотчас догадался, что она не была его дочерью. В течение разговора он
упомянул о своей покойной жене - "ее сестра", - прибавил он, указав на
Ольгу. Она быстро покраснела и опустила глаза. Радилов помолчал и переменил
разговор. Старушка во весь обед не произнесла слова, сама почти ничего не
ела и меня не потчевала. Ее черты дышали каким-то боязливым и безнадежным
ожиданьем, той старческой грустью, от которой так мучительно сжимается
сердце зрителя. К концу обеда Федор Михеич начал было "славить" хозяев и
гостя, но Радилов взглянул на меня и попросил его замолчать; старик провел
рукой по губам, заморгал глазами, поклонился и присел опять, но уже на самый
край стула. После обеда мы с Радиловым отправились в его кабинет.
В людях, которых сильно и постоянно занимает одна мысль или одна
страсть, заметно что-то общее, какое-то внешнее сходство в обращенье, как бы
ни были, впрочем, различны их качества, способности, положение в свете и
воспитание. Чем более я наблюдал за Радиловым, тем более мне казалось, что
он принадлежал к числу таких людей. Он говорил о хозяйстве, об урожае,
покосе, о войне, уездных сплетнях и близких выборах, говорил без
принужденья, даже с участьем, но вдруг вздыхал и опускался в кресла, как
человек, утомленный тяжкой работой, проводил рукой по лицу.