Возле небольшой сажалки, наполненной красноватой и
слизистой водой, виднелся колодезь, окруженный лужицами. Утки хлопотливо
плескались и ковыляли в этих лужицах; собака, дрожа всем телом и жмурясь,
грызла кость на поляне; пегая корова тут же лениво щипала траву, изредка
закидывая хвост на худую спину. Дорожка повернула в сторону; из-за толстых
ракит и берез глянул на нас старенький, серый домик с тесовой крышей и
кривым крылечком. Радилов остановился.
- Впрочем, - сказал он, добродушно и прямо посмотрев мне в лицо, - я
теперь раздумал; может быть, вам вовсе не хочется заходить ко мне: в таком
случае...
Я не дал ему договорить и уверил его, что мне, напротив, очень приятно
будет у него отобедать.
- Ну, как знаете.
Мы вошли в дом. Молодой малый, в длинном кафтане из синего толстого
сукна, встретил нас на крыльце. Радилов тотчас приказал ему поднести водки
Ермолаю; мой охотник почтительно поклонился спине великодушного дателя. Из
передней, заклеенной разными пестрыми картинами, завешенной клетками, вошли
мы в небольшую комнатку - кабинет Радилова. Я снял свои охотничьи доспехи,
поставил ружье в угол; малый в длиннополом сюртуке хлопотливо обчистил меня.
- Ну, теперь пойдемте в гостиную, - ласково проговорил Радилов, - я вас
познакомлю с моей матушкой.
Я пошел за ним. В гостиной, на середнем диване, сидела старушка
небольшого росту, в коричневом платье и белом чепце, с добреньким и
худеньким лицом, робким и печальным взглядом.
- Вот, матушка, рекомендую: сосед наш ***.
Старушка привстала и поклонилась мне, не выпуская из сухощавых рук
толстого гарусного ридикюля в виде мешка.
- Давно вы пожаловали в нашу сторону? - спросила она слабым и тихим
голосом, помаргивая глазами.
- Нет-с, недавно.
- Долго намерены здесь остаться?
- Думаю, до зимы.
Старушка замолчала.
- А вот это, - подхватил Радилов, указывая мне на человека высокого и
худого, которого я при входе в гостиную не заметил, - это Федор Михеич...
Ну-ка, Федя, покажи свое искусство гостю. Что ты забился в угол-то?
Федор Михеич тотчас поднялся со стула, достал с окна дрянненькую
скрыпку, взял смычок - не за конец, как следует, а за середину, прислонил
скрыпку к груди, закрыл глаза и пустился в пляс, напевая песенку и пиликая
по струнам. Ему на вид было лет семьдесят; длинный нанковый Сюртук печально
болтался на сухих и костлявых его членах. Он плясал; то с удальством
потряхивал, то, словно замирая, Поводил маленькой лысой головкой, вытягивал
жилистую шею, топотал ногами на месте, иногда, с заметным трудом, сгибал
колени. Его беззубый рот издавал дряхлый голос. Радилов, должно быть,
догадался по выражению моего лица, что мне "искусство" Феди не доставляло
большого удовольствия.
- Ну, хорошо, старина, полно, - проговорил он, - можешь пойти наградить
себя.
Федор Михеич тотчас положил скрыпку на окно, поклонился сперва мне, как
гостю, потом старушке, потом Радилову и вышел вон.