А что, Блоха, - прибавил
он громко, - что, у вас хлебушком можно разжиться?
- Поищи, может, найдется, - отвечал Касьян, дернул вожжами, и мы
покатили.
Лошадка его, к истинному моему удивлению, бежала очень недурно. В
течение всей дороги Касьян сохранял упорное молчание и на мои вопросы
отвечал отрывисто и нехотя. Мы скоро доехали до ссечек, а там добрались и до
конторы, высокой избы, одиноко стоявшей над небольшим оврагом, на скорую
руку перехваченным плотиной и превращенным в пруд. Я нашел в этой конторе
двух молодых купеческих приказчиков, с белыми, как снег, зубами, сладкими
глазами, сладкой и бойкой речью и сладкоплутоватой улыбочкой, сторговал у
них ось и отправился на ссечки. Я думал, что Касьян останется при лошади,
будет дожидаться меня, но он вдруг подошел ко мне.
- А что, пташек стрелять идешь? - заговорил он, - а?
- Да, если найду.
- Я пойду с тобой... Можно?
- Можно, можно.
И мы пошли. Вырубленного места было всего с версту. Я, признаюсь,
больше глядел на Касьяна, чем на свою собаку. Недаром его прозвали Блохой.
Его черная, ничем не прикрытая головка (впрочем, его волосы могли заменить
любую шапку) так и мелькала в кустах. Он ходил необыкновенно проворно и
словно все подпрыгивал на ходу, беспрестанно нагибался, срывал какие-то
травки, совал их за пазуху, бормотал себе что-то под нос и все поглядывал на
меня и на мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом. В низких кустах,
"в мелочах", и на осечках часто держатся маленькие серые птички, которые то
и дело перемещаются с деревца на деревцо и посвистывают, внезапно ныряя на
лету. Касьян их передразнивал, перекликался с ними; поршок* полетел,
чиликая, у него из-под ног - он зачиликал ему вслед; жаворонок стал
спускаться над ним, трепеща крылами и звонко распевая, - Касьян подхватил
его песенку. Со мной он все не заговаривал...
______________
* Молодой перепел. (Прим. И.С.Тургенева.)

Погода была прекрасная, еще прекраснее, чем прежде; но жара все не
унималась. По ясному небу едва-едва неслись высокие и редкие облака,
изжелта-белые, как весенний запоздалый снег, плоские и продолговатые, как
опустившиеся паруса. Их узорчатые края, пушистые и легкие, как хлопчатая
бумага, медленно, но видимо изменялись с каждым мгновением; они таяли, эти
облака, и от них не падало тени. Мы долго бродили с Касьяном по ссечкам.
Молодые отпрыски, еще не успевшие вытянуться выше аршина, окружали своими
тонкими, гладкими стебельками почерневшие, низкие пни; круглые губчатые
наросты с серыми каймами, те самые наросты, из которых вываривают трут,
лепились к этим пням; земляника пускала по ним свои розовые усики; грибы тут
же тесно сидели семьями. Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной
траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого
металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду
пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной
слепоты, наполовину лиловые, наполовину желтые цветы ивана-да-марьи;
кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались
полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра
и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми
четвероугольниками, - другой тени не было нигде.