.
И будто со мной собачка рыженькая, злющая-презлющая - все укусить меня
хочет. И будто в руках у меня серп, и не простой серп, а самый как есть
месяц, вот когда он на серп похож бывает. И этим самым месяцем должна я эту
самую рожь сжать дочиста. Только очень меня от жары растомило, и месяц меня
слепит, и лень на меня нашла; а кругом васильки растут, да такие крупные! И
все ко мне головками повернулись. И думаю я: нарву я этих васильков; Вася
прийти обещался - так вот я себе венок сперва совью; жать-то я еще успею.
Начинаю я рвать васильки, а они у меня промеж пальцев тают да тают, хоть ты
что! И не могу я себе венок свить. А между тем я слышу - кто-то уж идет ко
мне, близко таково, и зовет: Луша! Луша!.. Ай, думаю, беда - не успела! Все
равно, надену я себе на голову этот месяц заместо васильков. Надеваю я
месяц, ровно как кокошник, и так сама сейчас вся засияла, все поле кругом
осветила. Глядь - по самым верхушкам колосьев катит ко мне скорехонько -
только не Вася, а сам Христос! И почему я узнала, что это Христос, сказать
не могу, - таким его не пишут, - а только он! Безбородый, высокий, молодой,
весь в белом, - только пояс золотой, - и ручку мне протягивает. "Не бойся,
говорит, невеста моя разубранная, ступай за мною; ты у меня в царстве
небесном хороводы водить будешь и песни играть райские". И я к его ручке как
прильну! Собачка моя сейчас меня за ноги... но тут мы взвились! Он
впереди... Крылья у него по всему небу развернулись, длинные, как у чайки, -
и я за ним! И собачка должна отстать от меня. Тут только я поняла, что эта
собачка - болезнь моя и что в царстве небесном ей уже места не будет.
Лукерья умолкла на минуту.
- А то еще видела я сон, - начала она снова, - а быть может, это было
мне видение - я уж и не знаю. Почудилось мне, будто я в самой этой плетушке
лежу и приходят ко мне мои покойные родители - батюшка да матушка - и
кланяются мне низко, а сами ничего не говорят. И спрашиваю я их: зачем вы,
батюшка и матушка, мне кланяетесь? А затем, говорят, что так как ты на сем
свете много мучишься, то не одну ты свою душеньку облегчила, но и с нас
большую тягу сняла. И нам на том свете стало много способнее. Со своими
грехами ты уже покончила; теперь наши грехи побеждаешь. И, сказавши это,
родители мне опять поклонились - и не стало их видно: одни стены видны.
Очень я потом сомневалась, что это такое со мною было. Даже батюшке на духу
рассказала. Только он так полагает, что это было не видение, потому что
видения бывают одному духовному чину.
- А то вот еще какой мне был сон, - продолжала Лукерья. - Вяжу я, что
сижу я этак будто на большой дороге под ракитой, палочку держу оструганную,
котомка за плечами и голова платком окутана - как есть странница! И идти мне
куда-то далеко-далеко на богомолье. И проходят мимо меня все странники; идут
они тихо, словно нехотя, все в одну сторону; лица у всех унылые и друг на
дружку все очень похожи.