Круглые воротнички его белой рубашки немилосердно
подпирали ему уши и резали щеки, а накрахмаленные рукавички закрывали всю
руку вплоть до красных и кривых пальцев, украшенных серебряными и золотыми
кольцами с незабудками из бирюзы. Лицо его, румяное, свежее, нахальное,
принадлежало к числу лиц, которые, сколько я мог заметить, почти всегда
возмущают мужчин и, к сожалению, очень часто нравятся женщинам. Он, видимо,
старался придать своим грубоватым чертам выражение презрительное и
скучающее; беспрестанно щурил свои и без того крошечные мелочно-серые
глазки, морщился, опускал углы губ, принужденно зевал и с небрежной, хотя не
совсем ловкой развязностью то поправлял рукою рыжеватые, ухарски закрученные
виски, то щипал желтые волосики, торчавшие на толстой верхней губе, -
словом, ломался нестерпимо. Начал он ломаться, как только увидал молодую
крестьянку, его ожидавшую; медленно, развалистым шагом подошел он к ней,
постоял, передернул плечами, засунул обе руки в карманы пальто и, едва
удостоив бедную девушку беглым и равнодушным взглядом, опустился на землю.
- А что, - начал он, продолжая глядеть куда-то в сторону, качая ногою и
зевая, - давно ты здесь?
Девушка не могла тотчас ему отвечать.
- Давно-с, Виктор Александрыч, - проговорила она наконец едва слышным
голосом.
- А! (Он снял картуз, величественно провел рукою по густым, туго
завитым волосам, начинавшимся почти у самых бровей, и, с достоинством
посмотрев кругом, бережно прикрыл опять свою драгоценную голову.) А я было
совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул.) Дела пропасть: за
всем не усмотришь, а тот еще бранится. Мы завтра едем...
- Завтра? - произнесла девушка и устремила на него испуганный взор.
- Завтра... Ну, ну, ну, пожалуйста, - подхватил он поспешно и с
досадой, увидев, что она затрепетала вся и тихо наклонила голову, -
пожалуйста, Акулина, не плачь. Ты знаешь, я этого терпеть не могу. (И он
наморщил свой тупой нос.) А то я сейчас уйду... Что за глупости - хныкать!
- Ну, не буду, не буду, - торопливо произнесла Акулина, с усилием
глотая слезы. - Так вы завтра едете? - прибавила она после небольшого
молчанья. - Когда-то Бог приведет опять увидеться с вами, Виктор
Александрыч?
- Увидимся, увидимся. Не в будущем году - так после. Барин-то, кажется,
в Петербурге на службу поступить желает, - продолжал он, выговаривая слова
небрежно и несколько в нос, - а может быть, и за границу уедем.
- Вы меня забудете, Виктор Александрыч, - печально промолвила Акулина.
- Нет, отчего же? Я тебя не забуду: только ты будь умна, не дурачься,
слушайся отца... А я тебя не забуду - не-ет. (И он спокойно потянулся и
опять зевнул.)
- Не забывайте меня, Виктор Александрыч, - продолжала она умоляющим
голосом. - Уж, кажется, я на что вас любила, все, кажется, для вас... Вы
говорите, отца мне слушаться, Виктор Александрыч...