Да он не одной землей
промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой,
и чем-чем... Умен, больно умен, и богат же, бестия! Да вот чем плох -
дерется. Зверь - не человек; сказано: собака, пес, как есть пес.
- Да что ж они на него не жалуются?
- Экста! Барину-то что за нужда! Недоимок не бывает, так ему что? Да,
поди ты, - прибавил он после небольшого молчания, - пожалуйся. Нет, он
тебя... да, поди-ка... Нет уж, он тебя вот как, того..
Я вспомнил про Антипа и рассказал ему, что видел.
- Ну, - промолвил Анпадист, - заест он его теперь; заест человека
совсем. Староста теперь его забьет. Экой бесталанный, подумаешь, бедняга! И
за что терпит... На сходке с ним повздорил, с бурмистром-то, невтерпеж,
знать, пришлось... Велико дело! Вот он его, Антипа-то, клевать и начал.
Теперь доедет. Ведь он такой пес, собака, прости, Господи, мое прегрешенье,
знает, на кого налечь. Стариков-то, то побогаче да посемейнее, не трогает,
лысый черт, а тут вот и расходился! Ведь он Антиповых-то сыновей без очереди
в некруты отдал, мошенник беспардонный, пес, прости, Господи, мое
прегрешенье!
Мы отправились на охоту.

Зальцбрунн, в Силезии,
июль, 1847г.




Чертопханов и Недопюскин




(Из цикла "Записки охотника")



В жаркий летний день возвращался я однажды с охоты на телеге; Ермолай
дремал, сидя возле меня, и клевал носом. Заснувшие собаки подпрыгивали,
словно мертвые, у нас под ногами. Кучер то и дело сгонял кнутом оводов с
лошадей. Белая пыль легким облаком неслась вслед за телегой. Мы въехали в
кусты. Дорога стала ухабистее, колеса начали задевать за сучья. Ермолай
встрепенулся и глянул кругом... "Э! - заговорил он, - да здесь должны быть
тетерева. Слеземте-ка". Мы остановились и вошли в "площадь". Собака моя
наткнулась на выводок. Я выстрелил и начал было заряжать ружье, как вдруг
позади меня поднялся громкий треск, и, раздвигая кусты руками, подъехал ко
мне верховой. "А па-азвольте узнать, - заговорил он надменным голосом, - по
какому праву вы здесь а-ахотитесь, мюлсвый сдарь?" Незнакомец говорил
необыкновенно быстро, отрывочно и в нос. Я посмотрел ему в лицо: отроду не
видал я ничего подобного. Вообразите себе, любезные читатели, маленького
человека, белокурого, с красным вздернутым носиком и длиннейшими рыжими
усами. Остроконечная персидская шапка с малиновым суконным верхом закрывала
ему лоб по самые брови. Одет он был в желтый, истасканный архалук с черными
плисовыми патронами на груди и полинялыми серебряными галунами по всем швам;
через плечо висел у него рог, за поясом торчал кинжал. Чахлая горбоносая
рыжая лошадь металась под ним как угорелая; две борзые собаки, худые и
криволапые, тут же вертелись у ней под ногами. Лицо, взгляд, голос, каждое
движенье, все существо незнакомца дышало сумасбродной отвагой и гордостью
непомерной, небывалой; его бледно-голубые, стеклянные глаза разбегались и
косились, как у пьяного; он закидывал голову назад, надувал щеки, фыркал и
вздрагивал всем телом, словно из избытка достоинства, - ни дать ни взять,
как индейский петух.