- Он болен был, что ли?
- Да... горячка... Третьего дня за дохтуром посылал управляющий, да
дома дохтура не застали... А плотник был хороший; зашибал маненько, а
хороший был плотник. Вишь, баба-то его как убивается... Ну, да ведь
известно: у баб слезы-то некупленные. Бабьи слезы та же вода... Да.
И он нагнулся, пролез под поводом пристяжной и ухватился обеими руками
за дугу.
- Однако, - заметил я, - что ж нам делать?
Кучер мой сперва уперся коленом в плечо коренной, тряхнул раза два
дугой, поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и,
толкнув ее мимоходом в морду, подошел к колесу - подошел и, не спуская с
него взора, медленно достал из-под полы кафтана тавлинку, медленно вытащил
за ремешок крышку, медленно всунул в тавлинку своих два толстых пальца (и
два-то едва в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее нос,
понюхал с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением,
и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился в глубокое
раздумье.
- Ну, что? - проговорил я наконец.
Кучер мой бережно вложил тавлинку в карман, надвинул шляпу себе на
брови, без помощи рук, одним движением головы, и задумчиво полез на облучок.
- Куда же ты? - спросил я его не без изумления.
- Извольте садиться, - спокойно отвечал он и подобрал вожжи.
- Да как же мы поедем?
- Уж поедем-с.
- Да ось...
- Извольте садиться.
- Да ось сломалась...
- Сломалась-то она сломалась; ну, а до выселок доберемся... шагом, то
есть. Тут вот за рощей направо есть выселки, Юдиными прозываются.
- И ты думаешь, мы доедем?
Кучер мой не удостоил меня ответом.
- Я лучше пешком пойду, - сказал я.
- Как угодно-с...
И он махнул кнутом. Лошади тронулись.
Мы действительно добрались до выселков, хотя правое переднее колесо
едва держалось и необыкновенно странно вертелось. На одном пригорке оно
чуть-чуть не слетело; но кучер мой закричал на него озлобленным голосом, и
мы благополучно спустились.
Юдины выселки состояли из шести низеньких и маленьких избушек, уже
успевших скривиться набок, хотя их, вероятно, поставили недавно: дворы не у
всех были обнесены плетнем. Въезжая в эти выселки, мы не встретили ни одной
живой души; даже куриц не было видно на улице, даже собак; только одна,
черная, с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего
корыта, куда ее, должно быть, загнала жажда, и тотчас, без лая, опрометью
бросилась под ворота. Я зашел в первую избу, отворил дверь в сени, окликнул
хозяев - никто не отвечал мне. Я кликнул еще раз: голодное мяуканье
раздалось за другой дверью. Я толкнул ее ногой: худая кошка шмыгнула мимо
меня, сверкнув во тьме зелеными глазами. Я всунул голову в комнату,
посмотрел: темно, дымно и пусто. Я отправился на двор, и там никого не
было... В загородке теленок промычал; хромой серый гусь отковылял немного в
сторону.