(Известно, что собаки имеют способность улыбаться, и даже очень мило
улыбаться.) Он был крайне безобразен, и ни один праздный дворовый человек не
упускал случая ядовито насмеяться над его наружностью; но все эта насмешки и
даже удары Валетка переносил с удивительным хладнокровием. Особенное
удовольствие доставлял он поварам, которые тотчас отрывались от дела и с
криком и бранью пускались за ним в погоню, когда он, по слабости,
свойственной не одним собакам, просовывал свое голодное рыло в
полурастворенную дверь соблазнительно теплой и благовонной кухни. На охоте
он отличался неутомимостью и чутье имел порядочное; но если случайно догонял
подраненного зайца, то уж и съедал его с наслажденьем всего, до последней
косточки, где-нибудь в прохладной тени, под зеленым кустом, в почтительном
отдалении от Ермолая, ругавшегося на всех известных и неизвестных диалектах.
Ермолай принадлежал одному из моих соседей, помещику старинного покроя.
Помещики старинного покроя не любят "куликов" и придерживаются домашней
живности. Разве только в необыкновенных случаях, как-то: во дни рождений,
именин и выборов, повара старинных помещиков приступают к изготовлению
долгоносых птиц и, войдя в азарт, свойственный русскому человеку, когда он
сам хорошенько не знает, что делает, придумывают к ним такие мудреные
приправы, что гости большей частью с любопытством и вниманием рассматривают
поданные яства, но отведать их никак не решаются. Ермолаю было приказано
доставлять на господскую кухню раз в месяц пары две тетеревей и куропаток, а
в прочем позволялось ему жить где хочет и чем хочет. От него отказались, как
от человека ни на какую работу не годного - "лядащего", как говорится у нас
в Орле. Пороху и дроби, разумеется, ему не выдавали, следуя точно тем же
правилам, в силу которых и он не кормил своей собаки. Ермолай был человек
престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говорлив, рассеян и
неловок с виду; сильно любил выпить, не уживался на месте, на ходу шмыгал
ногами и переваливался с боку на бок - и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал
верст шестьдесят в сутки. Он подвергался самым разнообразным приключениям:
ночевал в болотах, на деревьях, на крышах, под мостами, сиживал не раз
взаперти на чердаках, в погребах и сараях, лишался ружья, собаки, самых
необходимых одеяний, бывал бит сильно и долго - и все-таки, через несколько
времени, возвращался домой одетый, с ружьем и с собакой. Нельзя было назвать
его человеком веселым, хотя он почти всегда находился в довольно изрядном
расположении духа; он вообще смотрел чудаком. Ермолай любил покалякать с
хорошим человеком, особенно за чаркой, но и то недолго: встанет, бывало, и
пойдет. "Да куда ты, черт, идешь? Ночь на дворе". - "А в Чаплино". - "Да на
что тебе тащиться в Чаплино, за десять верст?" - "А там у Софрона-мужичка
переночевать". - "Да ночуй здесь". - "Нет уж, нельзя". И пойдет Ермолай с
своим Валеткой в темную ночь, через кусты да водомоины, а мужичок Софрон
его, пожалуй, к себе на двор не пустит, да еще, чего доброго, шею ему
намнет: не беспокой-де честных людей.