- А отчего недоимка за тобой завелась? - грозно спросил г. Пеночкин.
(Старик понурил голову.) - Чай, пьянствовать любишь, по кабакам шататься?
(Старик разинул было рот.) Знаю я вас, - с запальчивостью продолжал Аркадий
Павлыч, - ваше дело пить да на печи лежать, а хороший мужик за вас отвечай.
- И грубиян тоже, - ввернул бурмистр в господскую речь.
- Ну, уж это само собою разумеется. Это всегда так бывает; это уж я не
раз заметил. Целый год распутствует, грубит, а теперь в ногах валяется.
- Батюшка, Аркадий Павлыч, - с отчаяньем заговорил старик, - помилуй,
заступись, - какой я грубиян? Как перед Господом Богом говорю, невмоготу
приходится. Невзлюбил меня Софрон Яковлич, за что невзлюбил - Господь ему
судья! Разоряет вконец, батюшка... Последнего вот сыночка... и того... (На
желтых и сморщенных глазах старика сверкнула слезинка.) Помилуй, государь,
заступись...
- Да и не нас одних, - начал было молодой мужик...
Аркадий Павлыч вдруг вспыхнул:
- А тебя кто спрашивает, а? Тебя не спрашивают, так ты молчи... Это что
такое? Молчать, говорят тебе! молчать!.. Ах, Боже мой! да это просто бунт.
Нет, брат, у меня бунтовать не советую... у меня... (Аркадий Павлыч шагнул
вперед, да, вероятно, вспомнил о моем присутствии, отвернулся и положил руки
в карманы.) Je vous demande bien pardon, mon cher*, - сказал он с
принужденной улыбкой, значительно понизив голос. - C'est le mauvais cote de
la medaille...** Ну, хорошо, хорошо, - продолжал он, не глядя на мужиков, -
я прикажу... хорошо, ступайте. (Мужики не поднимались.) Ну, да ведь я сказал
вам... хорошо. Ступайте же, я прикажу, говорят вам.
______________
* Прошу извинить меня, дорогой мой (франц.).
** Это оборотная сторона медали... (франц.).

Аркадий Павлыч обернулся к ним спиной. "Вечно неудовольствия", -
проговорил он сквозь зубы и пошел большими шагами домой. Софрон отправился
вслед за ним. Земский выпучил глаза, словно куда-то очень далеко прыгнуть
собирался. Староста выпугнул уток из лужи. Просители постояли еще немного на
месте, посмотрели друг на друга и поплелись, не оглядываясь, восвояси.
Часа два спустя я уже был в Рябове и вместе с Анпадистом, знакомым мне
мужиком, собирался на охоту. До самого моего отъезда Пеночкин дулся на
Софрона. Заговорил я с Анпадистом о Шипиловских крестьянах, о г. Пеночкине,
спросил его, не знает ли он тамошнего бурмистра.
- Софрона-то Яковлича?.. вона!
- А что он за человек?
- Собака, а не человек: такой собаки до самого Курска не найдешь.
- А что?
- Да ведь Шипиловка только что числится за тем, как бишь его, за
Пенкиным-то; ведь не он ей владеет: Софрон владеет.
- Неужто?
- Как своим добром владеет. Крестьяне ему кругом должны; работают на
него словно батраки: кого с обозом посылает, кого куды... затормошил совсем.
- Земли у них, кажется, немного?
- Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает да у
наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин.