При каждом спуске с горы
Аркадий Павлыч держал краткую, но сильную речь кучеру, из чего я мог
заключить, что мой знакомец порядочный трус. Впрочем, путешествие
совершилось весьма благополучно; только на одном недавно починенном мостике
телега с поваром завалилась, и задним колесом ему придавило желудок.
Аркадий Павлыч, при виде падения доморощенного Карема, испугался не на
шутку и тотчас велел спросить: целы ли у него руки? Получив же ответ
утвердительный, немедленно успокоился. Со всем тем, ехали мы довольно долго;
я сидел в одной коляске с Аркадием Павлычем и под конец путешествия
почувствовал тоску смертельную, тем более, что в течение нескольких часов
мой знакомец совершенно выдохся и начинал уже либеральничать. Наконец мы
приехали, только не в Рябово, а прямо в Шипиловку; как-то оно так вышло. В
тот день я и без того уже поохотиться не мог и потому скрепя сердце
покорился своей участи.
Повар приехал несколькими минутами ранее нас и, по-видимому, уже успел
распорядиться и предупредить кого следовало, потому что при самом въезде в
околицу встретил нас староста (сын бурмистра), дюжий и рыжий мужик в косую
сажень ростом, верхом и без шапки, в новом армяке нараспашку. "А где же
Софрон?" - спросил его Аркадий Павлыч. Староста сперва проворно соскочил с
лошади, поклонился барину в пояс, промолвил: "Здравствуйте, батюшка Аркадий
Павлыч", - потом приподнял голову, встряхнулся и доложил, что Софрон
отправился в Перов, но что за ним уже послали. "Ну, ступай за нами", -
сказал Аркадий Павлыч. Староста отвел из приличия лошадь в сторону,
взвалился на нее и пустился рысцой за коляской, держа шапку в руке. Мы
поехали по деревне. Несколько мужиков в пустых телегах попались нам
навстречу; они ехали с гумна и пели песни, подпрыгивая всем телом и болтая
ногами на воздухе; но при виде нашей коляски и старосты внезапно умолкли,
сняли свои зимние шапки (дело было летом) и приподнялись, как бы ожидая
приказаний. Аркадий Павлыч милостиво им поклонился. Тревожное волнение
видимо распространялось по селу. Бабы в клетчатых поневах швыряли щепками в
недогадливых или слишком усердных собак; хромой старик с бородой,
начинавшейся под самыми глазами, оторвал недопоенную лошадь от колодезя,
ударил ее неизвестно за что по боку, а там уже поклонился. Мальчишки в
длинных рубашонках с воплем бежали в избы, ложились брюхом на высокий порог,
свешивали головы, закидывали ноги кверху и таким образом весьма проворно
перекатывались за дверь, в темные сени, откуда уже и не показывались. Даже
курицы стремились ускоренной рысью в подворотню; один бойкий петух с черной
грудью, похожей на атласный жилет, и красным хвостом, закрученным на самый
гребень, остался было на дороге и уже совсем собрался кричать, да вдруг
сконфузился и тоже побежал. Изба бурмистра стояла в стороне от других,
посреди густого зеленого конопляника.