еще в свинопасы произведут. А что я портной и хороший портной, у первых
мастеров в Москве обучался и на енаралов шил... этого у меня никто не
отнимет. А вы чего храбритесь?.. чего? Из господской власти вышли, что ли?
Вы дармоеды, тунеядцы, больше ничего. Меня отпусти на волю - я с голоду не
умру, я не пропаду; дай мне пашпорт - я оброк хороший взнесу в господ
удоблетворю. А вы что? Пропадете, пропадете, словно мухи, вот и все!
- Вот и соврал, - перебил его парень, рябой и белобрысый с красным
галстухом и разорванными локтями, - ты и по пашпорту ходил, да от тебя
копейки оброку господа не видали, и себе гроша не заработал: насилу ноги
домой приволок, да с тех пор все в одном кафтанишке живешь.
- А что будешь делать, Константин Наркизыч! - возразил Куприян, -
влюбился человек - и пропал, и погиб человек. Ты сперва с мое поживи,
Константин Наркизыч, а тогда уже и осуждай меня.
- И в кого нашел влюбиться! в урода сущего!
- Нет, этого ты не говори, Константин Наркизыч.
- Да кого ты уверяешь? Ведь я ее видел; в прошлом году, в Москве,
своими глазами видел.
- В прошлом году она действительно попортилась маленько, - заметил
Куприян.
- Нет, господа, что, - заговорил презрительным и небрежным голосом
человек высокого роста, худощавый, с лицом, усеянным прыщами, завитый и
намасленный, должно быть, камердинер, - вот пускай нам Куприян Афанасьич
свою песенку споет. Нут-ка, начните, Куприян Афанасьич!
- Да, да! - подхватили другие. - Ай да Александра! подкузьмила Купрю,
неча сказать... Пой, Купря!.. Молодца, Александра! (Дворовые люди часто, для
большей нежности, говоря о мужчине, употребляют женские окончания.) Пой!
- Здесь не место петь, - с твердостию возразил Куприян, - здесь
господская контора.
- Да тебе-то что за дело? Чай, в конторщики сам метишь! - с грубым
смехом отвечал Константин. - Должно быть!
- Все в господской власти состоит, - заметил бедняк.
- Вишь, вишь, куда метит, вишь, каков? у! у! а!
И все расхохотались, иные запрыгали. Громче всех заливался один
мальчишка лет пятнадцати, вероятно, сын аристократа между дворней: он носил
жилет с бронзовыми пуговицами, галстух лилового цвета и брюшко уже успел
отрастить.
- А послушай-ка, признайся, Купря, - самодовольно заговорил Николай
Еремеич, видимо распотешенный и разнеженный, - ведь плохо в истопниках-то?
Пустое, чай, дело вовсе?
- Да что, Николай Еремеич, - заговорил Куприян, - вот вы теперь главным
у нас конторщиком, точно; спору в том, точно, нету; а ведь и вы под опалой
находились и в мужицкой избе тоже пожили.
- Ты смотри у меня, однако, не забывайся, - с запальчивостью перебил
его толстяк, - с тобой, дураком, шутят; тебе бы, дураку, чувствовать
следовало и благодарить, что с тобой, дураком, занимаются.
- К слову пришлось, Николай Еремеич, извините...
- То-то же к слову.
Дверь растворилась, и вбежал казачок.