Чертопханов ничего не отвечал. Жид старался заглянуть ему в глаза.
- Согласны? Приказете на конюшню поставить?
- Седло мне не нужно, - произнес отрывисто Чертопханов. - Возьми седло
- слышишь?
- Как зе, как зе, возьму, возьму, - залепетал обрадованный жид и
взвалил седло себе на плечо.
- А деньги, - продолжал Чертопханов... - через шесть месяцев. И не
двести, а двести пятьдесять. Молчать! Двести пятьдесят, говорю тебе! За
мною.
Чертопханов все не мог решиться поднять глаза. Никогда так сильно в нем
не страдала гордость. "Явно, что подарок, - думалось ему, - из
благодарности, черт, подносит!" И обнял бы он этого жида, и побил бы его...
- Васе благородие, - начал жид, приободрившись и осклабясь, - надо бы,
по русскому обычаю, из полы в полу...
- Вот еще что вздумал? Еврей... а русские обычаи! Эй! кто там? Возьми
лошадь, сведи на конюшню. Да овса ему засыпь. Я сейчас сам приду, посмотрю.
И знай: имя ему - Малек-Адель!
Чертопханов взобрался было на крыльцо, но круто повернул на каблуках и,
подбежав к жиду, крепко стиснул ему руку. Тот наклонился и губы уже
протянул, но Чертопханов отскочил назад и, промолвив вполголоса: "Никому не
сказывай!" - исчез за дверью.



V



С самого того дня главным делом, главной заботой, радостью в жизни
Чертопханова стал Малек-Адель. Он полюбил его так, как не любил самой Маши,
привязался к нему больше, чем к Недопюскину. Да и конь же был! Огонь, как
есть огонь, просто порох - а степенство, как у боярина! Неутомимый,
выносливый, куда хошь его поверни, безответный; а прокормить его ничего не
стоит: коли нет ничего другого, землю под собой глодает. Шагом идет - как в
руках несет; рысью - что в зыбке качает, а поскачет, так и ветру за ним не
угнаться! Никогда-то он не запыхается: потому - отдушин много. Ноги -
стальные; чтобы он когда спотыкнулся - и в помине этого не бывало!
Перескочить ров ли, тын ли - это ему нипочем; а уж умница какая! На голос
так и бежит, задравши голову; прикажешь ему стоять и сам уйдешь - он не
ворохнется; только когда станешь возвращаться, чуть-чуть заржет: "Здесь,
мол, я". И ничего-то он не боится: в самую темять, в метель дорогу сыщет; а
чужому ни за что не дастся: зубами загрызет! И собака не суйся к нему:
сейчас передней ножкой ее по лбу - тюк! только она и жила. С амбицией конь:
плеткой разве что для красы над ним помахивай - а сохрани Бог его тронуть!
Да что тут долго толковать: сокровище, а не лошадь!
Примется Чертопханов расписывать своего Малек-Аделя - откуда речи
берутся! А уж как он его холил и лелеял! Шерсть на нем отливала серебром -
да не старым, а новым, что с темным глянцем повести по ней ладонью - тот же
бархат! Седло, чепрачок, уздечка - вся как есть сбруя до того была ладно
пригнана, в порядке, вычищена - бери карандаш и рисуй! Чертопханов - чего
больше? - сам, собственноручно, и челку заплетал своему любимцу, и гриву и
хвост мыл пивом, и даже копыта не раз мазью смазывал...