Я растянулся на сене и уже вздремнул было... да вспомнил о
"неладном месте" и встрепенулся.
- А что, Филофей? До брода далеко?
- До броду-то? Верст восемь будет.
"Восемь верст, - подумалось мне. - Раньше часу не доедем. Соснуть пока
можно".
- Ты, Филофей, дорогу хорошо знаешь? - спросил я опять.
- Да как ее не знать-то, дорогу-то? Не впервой едем...
Он еще что-то прибавил, но я уже не расслушал его... Я спал.

Разбудило меня не собственное намерение проснуться ровно через час, как
это часто случается, а какое-то странное, хоть и слабое, хлюпанье и
бульканье под самым моим ухом. Я поднял голову...
Что за чудеса? Лежу я в тарантасе по-прежнему, а вокруг тарантаса - и
на пол-аршина, не более, от его края - водная гладь, освещенная луною,
дробится и дрожит мелкой, четкой рябью. Я - глядь вперед: на козлах, понурив
голову, согнув спину, сидит, как истукан, Филофей, а еще подальше - над
журчащею водою - кривая линия дуги и лошадиные головы и спины. И все так
неподвижно, так бесшумно - словно в заколдованном царстве, во сне, в
сказочном сне... Что за притча? Я - глядь назад из-под балчука тарантаса...
Да мы на самой середине реки... берег от нас шагов за тридцать!
- Филофей! - воскликнул я.
- Чего? - возразил он.
- Как чего? Помилуй! Где же это мы?
- В реке.
- Я вижу, что в реке. Да мы этак сейчас потонем. Так-то ты в брод
переезжаешь? А? Да ты спишь, Филофей! Отвечай же!
- Маленечко ошибся, - промолвил мой возница, - в сторону, знать, взял
грешным делом, а теперь подождать надоть.
- Как ждать надотъ! Чего же мы будем ждать?
- А вот пущай кудластый оглядится; куда он ворохнется, туда, значит, и
ехать надоть.
Я приподнялся на сене. Голова коренника не шевелилась над водою. Только
и можно было видеть при ясном свете месяца, как одно его ухо чуть-чуть
двигалось то взад, то вперед.
- Да он тоже спит, твой кудластый!
- Нет, - отвечал Филофей, - он теперь воду нюхает.
И все опять замолкло, только по-прежнему слабо хлюпала вода. Я тоже
оцепенел.
Лунный свет, да ночь, да река, да мы в ней...
- Это что такое сипит? - спросил я Филофея.
- Это? Утята в камыше... а не то змеи.
Вдруг голова коренника замоталась, уши навострились, он зафыркал,
заворошился.
- Но-но-но-ноо! - внезапно заорал во все горло Филофей, и приподнялся,
и замахал кнутом. Тарантас тотчас сдернуло с места, он рванулся вперед
наперерез речной волне - и пошел, дрыгая и колыхаясь... Сперва мне
показалось, что мы погружаемся, идем вглубь, однако после двух-трех толчков
и нырков водная гладь как будто вдруг понизилась... Она понижалась асе
больше и больше, тарантас вырастал из нее, - вот уже показались колеса и
конские хвосты и вот, вздымая сильные и крупные брызги, алмазными - нет, не
алмазными - сапфирными снопами разлетавшиеся в матовом блеске луны, - весело
и дружно выхватили нас лошади на песчаный берег и пошли по дороге в гору,
вперебивку переступая глянцевитыми мокрыми ногами.