Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако
я не решилась отказать ей, Федор Иваныч; она мне родственница - по вас:
войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, -
согласитесь?
- Вы напрасно волнуетесь, Марья Дмитриевна, - возразил Лаврецкий, - вы
очень хорошо сделали; я нисколько не сержусь. Я вовсе не намерен лишать Вар-
вару Павловну возможности видеть своих знакомых; сегодня я не вошел к вам
только потому, что не хотел встретиться с нею, - вот и все.
- Ах, как мне приятно слышать это от вас, Федор Иваныч, - воскликнула
Марья Дмитриевна, - впрочем, я всегда этого ожидала от ваших благородных
чувств. А что я волнуюсь - это не удивительно: я женщина и мать. А ваша
супруга... конечно, я не могу судить вас с нею - это я ей самой сказала; но
она такая любезная дама, что, кроме удовольствия, ничего доставить не может.
Лаврецкий усмехнулся и поиграл шляпой.
- И вот что я хотела вам еще сказать, Федор Иваныч, - продолжала Марья
Дмитриевна, слегка подвигаясь к нему, - если б вы видели, как она скромно
себя держит, как почтительна! Право, это даже трогательно. А если б вы
слышали, как она о вас отзывается! Я, говорит, перед ним кругом виновата; я,
говорит, не умела ценить его, говорит; это, говорит, ангел, а не человек.
Право, так и говорит: ангел. Раскаяние у ней такое... Я, ей-богу, и не
видывала такого раскаяния!
- А что, Марья Дмитриевна, - промолвил Лаврецкий, - позвольте
полюбопытствовать: говорят, Варвара Павловна у вас пела; во время своего
раскаяния она пела - или как?..
- Ах, как вам не стыдно так говорить! Она пела и играла для того
только, чтобы сделать мне угодное, потому что я настоятельно ее просила об
этом, почти приказывала ей. Я вижу, что ей тяжело, так тяжело; думаю, чем бы
ее развлечь, - да и слышала-то я, что талант у ней такой прекрасный!
Помилуйте, Федор Иваныч, она совсем уничтожена, спросите хоть Сергея
Петровича; убитая женщина, tout-a-fait {совершенно (франц.).}, что вы это?
Лаврецкий только плечами пожал.
- А потом, что это у вас за ангелочек эта Адочка, что за прелесть! Как
она мила, какая умненькая; по-французски как говорит; и по-русски понимает -
меня тетенькой назвала. И знаете ли, этак чтобы дичиться, как все почти дети
в ее годы дичатся, - совсем этого нет. На вас так похожа, Федор Иваныч, что
ужас. Глаза, брови... ну, вы, как есть - вы. Я маленьких таких детей не
очень люблю, признаться; но в вашу дочку просто влюбилась.
- Марья Дмитриевна, - произнес вдруг Лаврецкий, - позвольте вас
спросить, для чего вы это все мне говорить изволите?
- Для чего? - Марья Дмитриевна опять понюхала одеколон и отпила воды. -
А для того, Федор Иваныч, я это говорю, что... ведь я вам родственница, я
принимаю в вас самое близкое участие... я знаю, сердце у вас добрейшее.
Послушайте, mon cousin, я все-таки женщина опытная и не буду говорить на
ветер! простите, простите вашу жену, - Глаза Марьи Дмитриевны вдруг
наполнились слезами.