Сердце его
захолонуло... Он понял, что значили эти слезы. - Неужели вы меня любите? -
прошептал он и коснулся ее коленей.
- Встаньте, - послышался ее голос, - встаньте, Федор Иваныч. Что мы это
делаем с вами?
Он встал и сел подле нее на скамейку. Она уже не плакала и внимательно
глядела на него своими влажными глазами.
- Мне страшно; что это мы делаем? - повторила она.
- Я вас люблю, - проговорил он снова, - я готов отдать вам всю жизнь
мою.
Она опять вздрогнула, как будто ее что-то ужалило, и подняла взоры к
небу.
- Это все в божьей власти, - промолвила она.
- Но вы меня любите, Лиза? Мы будем счастливы?
Она опустила глаза; он тихо привлек ее к себе, и голова ее упала к нему
на плечо... Он отклонил немного свою голову и коснулся ее бледных губ.

-----

Полчаса спустя Лаврецкий стоял уже перед калиткой сада. Он нашел ее
запертою и принужден был перепрыгнуть через забор. Он вернулся в город и
пошел по заснувшим улицам. Чувство неожиданной, великой радости наполняло
его душу; все сомнения в нем замерли. "Исчезни, прошедшее, темный призрак, -
думал он, - она меня любит, она будет моя". Вдруг ему почудилось, что в
воздухе над его головою разлились какие-то дивные, торжествующие звуки; он
остановился: звуки загремели еще великолепней; певучим, сильным потоком
струились они, - и в них, казалось, говорило и пело все его счастье. Он
оглянулся: звуки неслись из двух верхних окон небольшого дома.
- Лемм! - вскрикнул Лаврецкий и побежал к дому. - Лемм! Лемм! -
повторил он громко.
Звуки замерли, и фигура старика в шлафроке, с раскрытой грудью и
растрепанными волосами, показалась в окне.
- Ага! - проговорил он с достоинством, - это вы?
- Христофор Федорыч, что это за чудная музыка! Ради бога, впустите
меня.
Старик, ни слова не говоря, величественным движением руки кинул из окна
ключ от двери на улицу. Лаврецкий проворно вбежал наверх, вошел в комнату и
хотел было броситься к Лемму; но тот повелительно указал ему на стул,
отрывисто сказал по-русски: "Садитесь и слушить"; сам сел за фортепьяно,
гордо и строго взглянул кругом и заиграл. Давно Лаврецкий не слышал ничего
подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она
вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла;
она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала
бессмертной грустью и уходила умирать в небеса. Лаврецкий выпрямился и
стоял, похолоделый и бледный от восторга. Эти звуки так и впивались в его
душу, только что потрясенную счастьем любви; они сами пылали любовью.
."Повторите", - прошептал он, как только раздался последний аккорд. Старик
бросил на него орлиный взор, постучал рукой по груди и, проговорив, не
спеша, на родном своем языке: "Это я сделал, ибо я великий музыкант", -
снова сыграл свою чудную композицию.