Лаврецкий пришел, наконец, в себя; он отделился от стопы и повернулся к
двери.
- Вы уходите? - с отчаяньем проговорила его жена, - о, это жестоко! -
Не сказавши мне ни одного слова, ни одного даже упрека... Это презрение меня
убивает, это ужасно!
Лаврецкий остановился.
- Что вы хотите слышать от меня? - произнес он беззвучным голосом.
- Ничего, ничего, - с живостью подхватила она, - я знаю, я не вправе
ничего требовать; я не безумная, поверьте; я не надеюсь, я не смею надеяться
на ваше прощение; я только осмеливаюсь просить вас, чтобы вы приказали мне,
что мне делать, где мне жить. Я, как рабыня, исполню ваше приказание, какое
бы оно ни было.
- Мне нечего вам приказывать, - возразил тем же голосом Лаврецкий, - вы
знаете - между нами все кончено... и теперь более, чем когда-нибудь. Вы
можете жить где вам угодно; и если вам мало вашей пенсии...
- Ах, не говорите таких ужасных слов, - перебила его Варвара Павловна,
- пощадите меня, хотя... хотя ради этого ангела... - И, сказавши эти слова,
Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же
вернулась с маленькой, очень изящно одетой девочкой на руках. Крупные русые
кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на большие черные заспанные
глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в
шею матери.
- Ada, vois, c'est ton pere {Ада, смотри, это твой отец (франц.).}, -
проговорила Варвара Павловна, отводя от ее глаз кудри и крепко целуя ее, -
prie le avec moi {проси его вместе со мной (франц.).}.
- C'est ca papa {Так это папа (франц.).}, - залепетала девочка,
картавя.
- Oui, mon enfant, n'est-ce pas que tu l'aimes? {Да, мое дитя, не
правда ли, ты его любишь? {франц.).}
Но тут стало невмочь Лаврецкому.
- В какой это мелодраме есть совершенно такая сцена? - пробормотал он и
вышел вон.
Варвара Павловна постояла некоторое время на месте, слегка повела
плечами, отнесла девочку в другую комнату, раздела и уложила ее. Потом она
достала книжку, села у лампы, подождала около часу и, наконец, сама легла в
постель.
- Eh bien, madame? {Ну как, мадам? (франц.).} - спросила ее ее служанка
француженка, вывезенная ею из Парижа, снимая с нее корсет.
- Eh bien, Justine {Да так, Жюстина (франц.).}, - возразила она, - он
очень постарел, но, мне кажется, он все такой же добрый. Подайте мне
перчатки на ночь, приготовьте к завтрашнему дню серое платье доверху; да не
забудьте бараньих котлет для Ады... Правда, их здесь трудно найти; но надо
постараться.
- A la guerre comme a la guerre {На войне как на войне (франц.).}, -
возразила Жюстина и загасила свечку.
XXXVII
Более двух часов скитался Лаврецкий по улицам города. Пришла ему на
память ночь, проведенная в окрестностях Парижа. Сердце у него надрывалось, и
в голове, пустой и словно оглушенной, кружились все одни и те же мысли,
темные, вздорные, злые. "Она жива, она здесь", - шептал он с постоянно
возрождавшимся изумлением.
|