Во-первых, Лаврецкий должен был немедленно оставить университет: кто ж
выходит за студента, да и что за странная мысль - помещику, богатому, в 26
лет брать уроки, как школьнику? Во-вторых, Варвара Павловна взяла на себя
труд заказать и закупить приданое, выбрать даже жениховы подарки. У ней было
много практического смысла, много вкуса и очень много любви к комфорту,
много уменья доставлять себе этот комфорт. Это уменье особенно поразило
Лаврецкого, когда, тотчас после свадьбы, он вдвоем с женою отправился в
удобной, ею купленной каретке в Лаврики. Как все, что окружало его, было
обдумано, предугадано, предусмотрено Варварой Павловной! Какие появились в
разных уютных уголках прелестные дорожные несессеры, какие восхитительные
туалетные ящики и кофейники, t и как мило Варвара Павловна сама варила кофе
по утрам! Впрочем, Лаврецкому было тогда не до наблюдений: он блаженствовал,
упивался счастием; он предавался ему, как дитя... Он и был невинен, как
дитя, этот юный Алкид. Недаром веяло прелестью от всего существа его молодой
жены; недаром сулила она чувству тайную роскошь неизведанных наслаждений;
она сдержала больше, чем сулила. Приехавши в Лаврики в самый разгар лета,
она нашла дом грязным и темным, прислугу смешною и устарелою, но не почла за
нужное даже намекнуть о том мужу. Если бы она располагала основаться в
Лавриках, она бы все в них переделала, начиная, разумеется, с дома; но мысль
остаться в этом степном захолустье ни на миг не приходила ей в голову; она
жила в нем, как в палатке, кротко перенося все неудобства и забавно
подтрунивая над ними. Марфа Тимофеевна приехала повидаться с своим
воспитанником; она очень понравилась Варваре Павловне, но ей Варвара
Павловна не понравилась. С Глафирой Петровной новая хозяйка тоже не
поладила; она бы ее оставила в покое, но старику Коробьину захотелось
запустить руки в дела зятя: управлять имением такого близкого родственника,
говорил он, не стыдно даже генералу. Полагать должно, что Павел Петрович не
погнушался бы заняться имением и вовсе чуждого ему человека. Варвара
Павловна повела свою атаку весьма искусно; не выдаваясь вперед, по-видимому
вся погруженная в блаженство медовых месяцев, в деревенскую тихую жизнь, в
музыку и чтение, она понемногу довела Глафиру до того, что та в одно утро
вбежала, как бешеная, в кабинет Лаврецкого и, швырнув связку ключей на стол,
объявила, что не в силах больше заниматься хозяйством и не хочет оставаться
в деревне. Надлежащим образом подготовленный, Лаврецкий тотчас согласился на
ее отъезд. Этого Глафира Петровна не ожидала. "Хорошо, - сказала она, и
глаза ее потемнели, - я вижу, что я здесь лишняя! Знаю, кто меня отсюда
гонит, с родового моего гнезда. Только ты помяни мое слово, племянник: не
свить же и тебе гнезда нигде, скитаться тебе век. Вот тебе мой завет". В тот
же день она удалилась в свою деревеньку, а через неделю прибыл генерал
Коробьин и, с приятною меланхолией во взглядах и движениях, принял
управление всем имением на свои руки.