Он чувствовал, что потерял Лизу, Желчь его
душила; слишком внезапно поразил его этот удар. Как мог он так легко
поверить вздорной болтовне фельетона, лоскуту бумаги? "Ну, я бы не поверил,
- подумал он, - какая была бы разница? Я бы не знал, что Лиза меня любит;
она сама бы этого не знала". Он не мог отогнать от себя образа, голоса,
взоров своей жены... и он проклинал себя, проклинал все на свете.
Измученный, пришел он перед утром к Лемму. Долго он не мог достучаться;
наконец в окне показалась голова старика в колпаке, кислая, сморщенная, уже
нисколько не похожая на ту вдохновенно суровую голову, которая, двадцать
четыре часа тому назад, со всей высоты своего художнического величия царски
глянула на Лаврецкого.
- Что вам надо? - спросил Лемм, - я не могу каждую ночь играть, я
декокт принял.
Но, видно, лицо у Лаврецкого было очень странно: старик сделал себе из
руки над глазами козырек, вгляделся в своего ночного посетителя и впустил
его.
Лаврецкий вошел в комнату и опустился на стул; старик остановился перед
ним, запахнув полы своего пестрого, дряхлого халата, ежась и жуя губами.
- Моя жена приехала, - проговорил Лаврецкий, поднял голову и вдруг сам
невольно рассмеялся.
Лицо Лемма выразило изумление, но он даже не улыбнулся, только крепче
завернулся в халат.
- Ведь вы не знаете, - продолжал Лаврецкий, - я воображал... я прочел в
газете, что ее уже нет на свете.
- О-о, это вы недавно прочли? - спросил Лемм.
- Недавно.
- О-о, - повторил старик и высоко поднял брови. - И она приехала?
- Приехала. Она теперь у меня; а я... я несчастный человек.
И он опять усмехнулся.
- Вы несчастный человек, - медленно повторил Лемм.
- Христофор Федорыч, - начал Лаврецкий, - возьметесь вы доставить
записку?
- Гм. Можно узнать, кому?
- Лиза в...
- А, да, да, понимаю. Хорошо. А когда нужно будет доставить записку?
- Завтра, как можно раньше.
- Гм. Можно послать Катрин, мою кухарку. Нет, я сам пойду.
- И принесете мне ответ?
- И принесу ответ.
Лемм вздохнул.
- Да, мой бедный молодой друг; вы, точно, - несчастный молодой человек.
Лаврецкий написал два слова Лизе: он известил ее о приезде жены, просил
ее назначить ему свидание, - и бросился на узенький диван лицом к стене; а
старик лег на постель и долго ворочался, кашляя и отпивая глотками свой
декокт.
Настало утро; оба они поднялись. Странными глазами поглядели они друг
на друга. Лаврецкому хотелось в этот миг убить себя. Кухарка Катрин принесла
им скверного кофе. Пробило восемь часов. Лемм надел шляпу и, сказавши, что
урок он дает у Калитиных в десять часов, но что он найдет приличный предлог,
отправился. Лаврецкий опять бросился на диванчик, и опять со дна его души
зашевелился горестный смех. Он думал о том, как жена выгнала его из дому; он
представлял себе положение Лизы, закрывал глаза и закидывал руки за голову.
Наконец Лемм вернулся и принес ему клочок бумаги, на котором Лиза начертила
карандашом следующие слова: "Мы сегодня не можем видеться; может быть -
завтра вечером.