В сентябре месяце Варвара Павловна увезла своего мужа в Петербург. Две
зимы провела она в Петербурге (на лето они переселялись в Царское Село), в
прекрасной, светлой, изящно меблированной квартире; много завели они
знакомств в средних и даже высших кругах общества, много выезжали и
принимали, давали прелестнейшие музыкальные и танцевальные вечеринки.
Варвара Павловна привлекала гостей, как огонь бабочек. Федору Иванычу не
совсем-то нравилась такая рассеянная жизнь. Жена советовала ему вступить на
службу; он, по старой отцовской памяти, да и по своим понятиям, не хотел
служить, но в угоду Варваре Павловне оставался в Петербурге. Впрочем, он
скоро догадался, что никто не мешал ему уединиться, что недаром у него самый
покойный и уютный кабинет во всем Петербурге, что заботливая жена даже
готова помочь ему уединяться, - и с тех пор все пошло прекрасно. Он принялся
опять за собственное, по его мнению недоконченное, воспитание, опять стал
читать, приступил даже к изучению английского языка. Странно было видеть его
могучую, широкоплечую фигуру, вечно согнутую над письменным столом, его
полное, волосатое, румяное лицо, до половины закрытое листами словаря или
тетради. Каждое утро он проводил за работой, обедал отлично (Варвара
Павловна была хозяйка хоть куда), а по вечерам вступал в очарованный,
пахучий, светлый мир, весь населенный молодыми веселыми лицами, - и
средоточием этого мира была та же рачительная хозяйка, его жена. Она
Порадовала его рождением сына, но бедный мальчик жил недолго; он умер
весной, а летом, по совету врачей, Лаврецкий повез жену за границу, на воды.
Рассеяние было ей необходимо после такого несчастья, да и здоровье ее
требовало теплого климата. Лето и осень они провели в Германии и Швейцарии,
а на зиму, как оно и следовало ожидать, поехали в Париж. В Париже Варвара
Павловна расцвела, как роза, и так же скоро и ловко, как в Петербурге,
сумела свить себе гнездышко. Квартиру она нашла премиленькую, в одной из
тихих, но модных улиц Парижа; мужу сшила такой шлафрок, какого он еще и не
нашивал; наняла щегольскую служанку, отличную повариху, расторопного лакея;
приобрела восхитительную каретку, прелестный пианино. Не прошло недели, как
уже она перебиралась через улицу, носила шаль, раскрывала зонтик и надевала
перчатки не хуже самой чистокровной парижанки. И знакомыми она скоро
обзавелась. Сперва к ней ездили одни русские, потом стали появляться
французы, весьма любезные, учтивые, холостые, с прекрасными манерами, с
благозвучными фамилиями; все они говорили скоро и много, развязно кланялись,
приятно щурили глаза; белые зубы сверкали у всех под розовыми губами, - и
как они умели улыбаться! Каждый из них приводил своих друзей, и la belle
madame de Lavretzki {очаровательная мадам Лаврецкая (франц.).} скоро стала
известна от Chaussee d'Antin до Rue de Lille {от Шоссе д'Антен до улицы
Лилль (франц.).}.