В те времена (дело происходило в 1836 году) еще не успело
развестись племя фельетонистов и хроникеров, которое теперь кипит повсюду,
как муравьи в разрытой кочке; но уж тогда появлялся в салоне Варвары
Павловны некто m-r Jules, неблаговидной наружности господин, с скандалезной
репутацией, наглый и низкий, как все дуэлисты и битые люди. Этот m-r Jules
был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он
пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал о ней, называя ее то m-me
de L...tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguee, qui
demeure rue de P... {эта знатная русская дама, такая изящная, которая живет
на улице П... (франц.).}; рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням
подписчиков, которым не было никакого дела до m-me de L...tzki, как эта
дама, настоящая по уму француженка (une vraie francaise par l'esprit) - выше
этого у французов похвал нет - мила и любезна, какая она необыкновенная
музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно
так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей
одежды)... словом, пускал о ней молву по миру, - а ведь это, что ни
говорите, приятно. Девица Марс уже сошла тогда со сцены, а девица Рашель еще
не появлялась; тем не менее Варвара Павловна прилежно посещала театры. Она
приходила в восторг от итальянской музыки и смеялась над развалинами Одри,
прилично зевала во Французской комедии и плакала от игры г-жи Дорваль в
какой-нибудь ультраромантической мелодраме; а главное, Лист у ней играл два
раза и так был мил, так прост - прелесть! В таких приятных ощущениях прошла
зима, к концу которой Варвара Павловна была даже представлена ко двору.
Федор Иваныч, с своей стороны, не скучал, хотя жизнь подчас тяжела
становилась у него на плечах, - тяжела, потому что пуста. Он читал газеты,
слушал лекции в Sorbonne и College de France, следил за прениями палат,
принялся за перевод известного ученого сочинения об ирригациях. "Я не теряю
времени, - думал он, - все это полезно; но к будущей зиме надобно непременно
вернуться в Россию и приняться за дело". Трудно сказать, ясно ли он
сознавал, в чем собственно состояло это дело, и бог знает, удалось ли бы ему
вернуться в Россию к зиме; пока он ехал с женою в Баден-Баден... Неожиданный
случай разрушил все его планы.


XVI



Войдя однажды в отсутствие Варвары Павловны в ее кабинет, Лаврецкий
увидал на полу маленькую, тщательно сложенную бумажку. Он машинально ее
поднял, машинально развернул и прочел следующее, написанное на французском
языке:

"Милый ангел Бетси! (я никак не решаюсь назвать тебя Barbe или Варвара
- Varvara). Я напрасно прождал тебя на углу бульвара; приходи завтра в
половине второго на нашу квартирку. Твой добрый толстяк (ton gros bonhomme
de mari) об эту пору обыкновенно зарывается в свои книги; мы опять споем ту
песенку вашего поэта _Пускина_ (de votre poete Pouskine), которой ты меня
научила: Старый муж, грозный муж! - Тысячу поцелуев твоим ручкам и ножкам.