Маланья Сергеевна охотно помирилась бы на этих напоминовениях и похвалах,
как горьки они ни были... но Федю у нее отняли: вот что ее сокрушало. Под
предлогом, что она не в состоянии заниматься его воспитанием, ее почти не
допускали до него; Глафира взялась за это дело; ребенок поступил в ее полное
распоряжение. Маланья Сергеевна с горя начала в своих письмах умолять Ивана
Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр Андреич желал видеть своего
сына; но он все только отписывался, благодарил отца за жену, за присылаемые
деньги, обещал приехать вскоре - и не ехал. Двенадцатый год вызвал его,
наконец, из-за границы. Увидавшись в первый раз после шестилетней разлуки,
отец с сыном обнялись и даже словом не помянули о прежних раздорах; не до
того было тогда: вся Россия поднималась на врага, и оба они почувствовали,
что русская кровь течет в их жилах. Петр Андреич на свой счет одел целый
полк ратников. Но война кончилась, опасность миновалась; Иван Петрович опять
заскучал, опять потянуло его вдаль, в тот мир, с которым он сросся и где
чувствовал себя дома. Маланья Сергеевна не могла удержать его; она слишком
мало для него значила. Даже надежды ее не сбылись: муж ее также нашел, что
гораздо приличнее поручить Глафире воспитание Феди. Бедная жена Ивана
Петровича не перенесла этого удара, не перенесла вторичной разлуки:
безропотно, в несколько дней, угасла она. В течение всей своей жизни не
умела она ничему сопротивляться, и с недугом она не боролась. Она уже не
могла говорить, уже могильные тени ложились на ее лицо, но черты ее
по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения; с
той же немой покорностью глядела она на Глафиру, и как Анна Павловна на
смертном одре поцеловала руку Петра Андреича, так и она приложилась к
Глафириной руке, поручая ей, Глафире, своего единственного сына. Так кончило
свое земное поприще тихое и доброе существо, бог знает зачем выхваченное из
родной почвы и тотчас же брошенное, как вырванное деревцо, корнями на
солнце; оно увяло, оно пропало без следа, это существо, и никто не горевал о
нем. Пожалели о Маланье Сергеевне ее горничные да еще Петр Андреич. Старику
недоставало ее молчаливого присутствия. "Прости - прощай, моя безответная!"
- прошептал он, кланяясь ей в последний раз, в церкви. Он плакал, бросая
горсть земли в ее могилу.
Он сам не долго пережил ее, не более пяти лет. Зимой 1819 года он тихо
скончался в Москве, куда переехал с Глафирой и внуком, и завещал похоронить
себя рядом с Анной Павловной да с "Малашей". Иван Петрович находился тогда в
Париже, для своего удовольствия; он вышел в отставку скоро после 1815 года.
Узнав о смерти отца, он решился возвратиться в Россию. Надобно было подумать
об устройстве имения, да и Феде, по письму Глафиры, минуло двенадцать лет, и
наступило время серьезно заняться его воспитанием.


X



Иван Петрович вернулся в Россию англоманом. Коротко остриженные волосы,
накрахмаленное жабо, долгополый гороховый сюртук со множеством воротничков,
кислое выражение лица, что-то резкое и вместе равнодушное в обращении,
произношение сквозь зубы, деревянный внезапный хохот, отсутствие улыбки,
исключительно политический и политико-экономический разговор, страсть к
кровавым ростбифам и портвейну - все в нем так и веяло Великобританией; весь
он казался пропитан ее духом.