Месяц тому назад получил он
место в частной конторе богатого откупщика, верст за триста от города О...,
и, узнав о возвращении Лаврецкого из-за границы, свернул с дороги, чтобы
повидаться с старым приятелем. Михалевич говорил так же порывисто, как и в
молодости, шумел и кипел по-прежнему. Лаврецкий упомянул было о своих
обстоятельствах, но Михалевич перебил его, поспешно пробормотав: "Слышал,
брат, слышал, - кто это мог ожидать?" - и тотчас перевел разговор в область
общих рассуждений.
- Я, брат, - промолвил он, - завтра должен ехать; сегодня мы, уж ты
извини меня, ляжем поздно. Мне хочется непременно узнать, что ты, какие твои
мнения, убежденья, чем ты стал, чему жизнь тебя научила? (Михалевич
придерживался еще фразеологии тридцатых годов.) Что касается до меня, я во
многом изменился, брат: волны жизни упали на мою грудь, - кто, бишь, это
сказал? - хотя в важном, существенном я не изменился; я по-прежнему верю в
добро, в истину; но я не только верю, - я верую теперь, да - я верую, верую.
Послушай, ты знаешь, я пописываю стихи; в них поэзии нет, но есть правда. Я
тебе прочту мою последнюю пиесу: в ней я выразил самые задушевные мои
убеждения. Слушай.
Михалевич принялся читать свое стихотворение; оно было довольно длинно
и оканчивалось следующими стихами:
Новым чувствам всем сердцем отдался, Как ребенок душою я стал: И я сжег
все, чему поклонялся, Поклонился всему, что сжигал.
Произнося последние два стиха, Михалевич чуть не заплакал; легкие
судороги - признак сильного чувства - пробежали по его широким губам,
некрасивое лицо его просветлело. Лаврецкий слушал его, слушал... дух
противоречия зашевелился в нем: его раздражала всегда готовая, постоянно
кипучая восторженность московского студента. Четверти часа не прошло, как
уже загорелся между ними спор, один из тех нескончаемых споров, на который
способны только русские люди. С оника, после многолетней разлуки,
проведенной в двух различных мирах, не понимая ясно ни чужих, ни даже
собственных мыслей, цепляясь за слова и возражая одними словами, заспорили
они о предметах самых отвлеченных - и спорили так, как будто дело шло о
жизни и смерти обоих: голосили и вопили так, что все люди всполошились в
доме, а бедный Лемм, который с самого приезда Михалевича заперся у себя в
комнате, почувствовал недоуменье и начал даже чего-то смутно бояться.
- Что же ты после этого? разочарованный? - кричал Михалевич в первом
часу ночи.
- Разве разочарованные такие бывают? - возражал Лаврецкий, - те все
бывают бледные и больные - а хочешь, я тебя одной рукой подниму?
- Ну, если не _разочарований_, то _скептык_, это еще хуже (выговор
Михалевича отзывался его родиной, Малороссией). А с какого права можешь ты
быть скептиком? Тебе в жизни не повезло, положимте этом твоей вины не было:
ты был рожден с душой страстной, любящей, а тебя насильственно отводили от
женщин; первая попавшаяся женщина должна была тебя обмануть.