Лаврецкий быстро поднялся со стула.
- Зачем я женился? Я был тогда молод и неопытен; я обманулся, я увлекся
красивой внешностью. Я не знал женщин, я ничего не знал. Дай вам бог
заключить более счастливый брак! но поверьте, наперед ни за что нельзя
ручаться.
- И я могу так же быть несчастной, - промолвила Лиза (голос ее начинал
прерываться), - но тогда надо будет покориться; я не умею говорить, но если
мы не будем покоряться...
Лаврецкий стиснул руки и топнул ногой.
- Не сердитесь, простите меня, - торопливо произнесла Лиза.
В это мгновенье вошла Марья Дмитриевна. Лиза встала и хотела удалиться.
- Постойте, - неожиданно крикнул ей вслед Лаврецкий. - У меня есть до
вашей матушки и до вас великая просьба: посетите меня на моем новоселье. Вы
знаете, я завел фортепьяно; Лемм гостит у меня; сирень теперь цветет; вы
подышите деревенским воздухом и можете вернуться в тот же день, - согласны
вы?
Лиза взглянула на мать, а Марья Дмитриевна приняла болезненный вид; но
Лаврецкий не дал ей разинуть рта и тут же поцеловал у ней обе руки. Марья
Дмитриевна, всегда чувствительная на ласку и уже вовсе не ожидавшая такой
любезности от "тюленя", умилилась душою и согласилась. Пока она соображала,
какой бы назначить день; Лаврецкий подошел к Лизе и, все еще взволнованный,
украдкой шепнул ей: "Спасибо, вы добрая девушка; я виноват..." И ее бледное
лицо заалелось веселой и стыдливой улыбкой; глаза ее тоже улыбнулись, - она
до того мгновенья боялась, не оскорбила ли она его.
- Владимир Николаич с нами может ехать? - спросила Марья Дмитриевна.
- Конечно, - возразил Лаврецкий, - но не лучше ли нам быть в своем
семейном кружке?
- Да ведь, кажется... - начала было Марья Дмитриевна... - впрочем, как
хотите, - прибавила она.
Решено было взять Леночку и Шурочку. Марфа Тимофеевна отказалась от
поездки.
- Тяжело мне, свет, - сказала она, - кости старые ломать; и ночевать у
тебя, чай, негде; да мне и не спится в чужой постели. Пусть эта молодежь
скачет.
Лаврецкому уже не удалось более побывать наедине с Лизой; но он так
глядел на нее, что ей и хорошо становилось, и стыдно немножко, и жалко его.
Прощаясь с ней, он крепко пожал ей руку; она задумалась, оставшись одна.


XXV



Когда Лаврецкий вернулся домой, его встретил на пороге гостиной человек
высокого роста и худой, в затасканном синем сюртуке, с морщинистым, но
оживленным лицом, с растрепанными седыми бакенбардами, длинным прямым носом
и небольшими воспаленными глазками. Это был Михалевич, бывший его товарищ по
университету. Лаврецкий сперва не узнал его, но горячо его обнял, как только
тот назвал себя. Они не виделись с Москвы. Посыпались восклицания,
расспросы; выступили на свет божий давно заглохшие воспоминания. Торопливо
выкуривая трубку за трубкой, отпивая по глотку чаю и размахивая длинными
руками, Михалевич рассказал Лаврецкому свои похождения; в них не было ничего
очень веселого, удачей в предприятиях своих он похвастаться не мог, - а он
беспрестанно смеялся сиплым нервическим хохотом.