Лаврецкий перестал следить за нею, но не скоро мог с собою сладить.
Иногда такая брала его тоска по жене, что он, казалось, все бы отдал, даже,
пожалуй... простил бы ее, лишь бы услышать снова ее ласковый голос,
почувствовать снова ее руку в своей руке. Однако время шло недаром. Он не
был рожден страдальцем; его здоровая природа вступила в свои права. Многое
стало ему ясно; самый удар, поразивший его, не казался ему более
непредвиденным; он понял свою жену, - близкого человека только тогда и
поймешь вполне, когда с ним расстанешься. Он опять мог заниматься, работать,
хотя уже далеко не с прежним рвением: скептицизм, подготовленный опытами
жизни, воспитанием, окончательно забрался в его душу. Он стал очень
равнодушен ко всему. Прошло года четыре, и он почувствовал себя в силах
возвратиться на родину, встретиться с своими. Не останавливаясь ни в
Петербурге, ни в Москве, прибыл он в город О..., где мы расстались с ним и
куда мы просим теперь благосклонного читателя вернуться вместе с нами.


XVII



На другое утро, после описанного нами дня, часу в десятом, Лаврецкий
всходил на крыльцо калитинского дома. Ему навстречу вышла Лиза в шляпке и в
перчатках.
- Куда вы? - спросил он ее.
- К обедне. Сегодня воскресенье.
- А разве вы ходите к обедне?
Лиза молча, с изумлением посмотрела на него.
- Извините, пожалуйста, - проговорил Лаврецкий, - я... я не то хотел
сказать, я пришел проститься с вами, я через час еду в деревню.
- Ведь это отсюда недалеко? - спросила Лиза.
- Верст двадцать пять.
На пороге двери появилась Леночка в сопровождении горничной.
- Смотрите, не забывайте нас, - промолвила Лиза и спустилась с крыльца.
- И вы не забывайте меня. Да послушайте, - прибавил он, - вы идете в
церковь; помолитесь кстати и за меня.
Лиза остановилась и обернулась к нему.
- Извольте, - сказала она, прямо глядя ему в лицо, - я помолюсь и за
вас. Пойдем, Леночка.
В гостиной Лаврецкий застал Марью Дмитриевну одну. От нее пахло
одеколоном и мятой. У ней, по ее словам, болела голова, и ночь она провела
беспокойно. Она приняла его с обычною своею томной любезностью и понемногу
разговорилась.
- Не правда ли, - спросила она его, - какой Владимир Николаич приятный
молодой человек!
- Какой это Владимир Николаич?
- Да Паншин, вот что вчера здесь был. Вы ему ужасно понравились; я вам
скажу по секрету, mon cher cousin {мой дорогой кузен (франц.).}, он просто
без ума от моей Лизы. Что ж? Он хорошей фамилии, служит прекрасно, умен, ну,
камер-юнкер, и если на то будет воля божия... я, с своей стороны, как мать,
очень буду рада. Ответственность, конечно, большая; конечно, от родителей
зависит счастие детей, да ведь и то сказать: до сих пор худо ли, хорошо ли,
а ведь все я, везде я одна, как есть; и воспитала-то детей, и учила их, все
я... я вот и теперь мамзель от госпожи Болюс выписала...