и говорил ему vous {вы (франц.).}. По-русски
Федя говорил отцу: "ты", но в его присутствии не смел садиться. "Система"
сбила с толку мальчика, поселила путаницу в его голове, притиснула ее; но
зато на его здоровье новый образ жизни благодетельно подействовал: сначала
он схватил горячку, но вскоре оправился и стал молодцом. Отец гордился им и
называл его на своем странном наречии: сын натуры, произведение мое. Когда
Феде минул шестнадцатый год, Иван Петрович почел за долг заблаговременно
поселить в него презрение к женскому полу, - и молодой спартанец, с робостью
на душе, с первым пухом на губах, полный соков, сил и крови, уже старался
казаться равнодушным, холодным и грубым.
Между тем время шло да шло. Иван Петрович большую часть года проводил в
Лавриках (так называлось главное его родовое имение), а по зимам приезжал в
Москву один, останавливался в трактире, прилежно посещал клуб, ораторствовал
и развивал свои планы в гостиных и более чем когда-либо держался англоманом,
брюзгой и государственным человеком. Но настал 1825 год и много принес с
собою горя. Близкие знакомые и приятели Ивана Петровича подверглись тяжким
испытаниям. Иван Петрович поспешил удалиться в деревню и заперся в своем
доме. Прошел еще год, и Иван Петрович вдруг захилел, ослабел, опустился;
здоровье ему изменило. Вольнодумец - начал ходить в церковь и заказывать
молебны; европеец - стал париться в бане, обедать в два часа, ложиться в
девять, засыпать под болтовню старого дворецкого; государственный человек -
сжег все свои планы, всю переписку, трепетал перед губернатором и егозил
перед исправником; человек с закаленною волей - хныкал и жаловался, когда у
него вскакивал веред, когда ему подавали тарелку холодного супу. Глафира
Петровна опять завладела всем в доме; опять начали ходить с заднего крыльца
приказчики, бурмистры, простые мужики к "старой колотовке", - так прозывали
ее дворовые люди. Перемена в Иване Петровиче сильно поразила его сына; ему
уже пошел девятнадцатый год, и он начинал размышлять и высвобождаться из-под
гнета давившей его руки. Он и прежде замечал разладицу между словами и
делами отца, между его широкими либеральными теориями и черствым, мелким
деспотизмом; но он не ожидал такого крутого перелома. Застарелый эгоист
вдруг выказался весь. Молодой Лаврецкий собирался ехать в Москву,
подготовиться в университет, - неожиданное, новое бедствие обрушилось на
голову Ивана Петровича: он ослеп, и ослеп безнадежно, в один день.
Не доверяя искусству русских врачей, он стал хлопотать о позволении
отправиться за границу. Ему отказали. Тогда он взял с собою сына и целых три
года проскитался по России от одного доктора к другому, беспрестанно
переезжая из города в город и приводя в отчаяние врачей, сына, прислугу
своим малодушием и нетерпением. Совершенной тряпкой, плаксивым и капризным
ребенком воротился он в Лаврики. Наступили горькие денечки, натерпелись от
него все.