Феде еще году не минуло, как Анна
Павловна занемогла смертельною болезнью. За несколько дней до кончины, уже
не вставая с постели, с робкими слезинками на погасающих глазах, объявила
она мужу при духовнике, что желает повидаться и проститься с невесткой,
благословить внука. Огорченный старик успокоил ее и тотчас же послал
собственный свой экипаж за невесткой, в первый раз называя ее Маланьей
Сергеевной. Она приехала с сыном и с Марфой Тимофеевной, которая ни за что
не хотела отпустить ее одну и не дала бы ее в обиду. Полуживая от страха
вошла Маланья Сергеевна в кабинет Петра Андреича. Нянька несла за ней Федю.
Петр Андреич молча поглядел на нее; она подошла к его руке; ее трепетные
губы едва сложились в беззвучный поцелуй.
- Ну, сыромолотная дворянка, - проговорил он наконец, - здравствуй;
пойдем к барыне.
Он встал и нагнулся к Феде; ребенок улыбнулся и протянул к нему свои
бледные ручонки. Старика перевернуло.
- Ох, - промолвил он, - сиротливый! Умолил ты меня за отца; не оставлю
я тебя, птенчик.
Маланья Сергеевна как вошла в спальню Анны Павловны, так и стала на
колени возле двери. Анна Павловна подманила ее к постели, обняла ее,
благословила ее сына; потом, обратив обглоданное жестокою болезнью лицо к
своему мужу, хотела было заговорить...
- Знаю, знаю, о чем ты просить хочешь, - промолвил Петр Андреич, - не
печалься: она останется у нас, и Ваньку для нее помилую.
Анна Павловна с усилием поймала руку мужа и прижалась к ней губами. В
тот же вечер ее не стало.
Петр Андреич сдержал свое слово. Он известил сына, что для смертного
часа его матери, для младенца Федора он возвращает ему свое благословение и
Маланью Сергеевну оставляет у себя в доме. Ей отвели две комнаты в
антресолях, он представил ее своим почтеннейшим гостям, кривому бригадиру
Скурехииу и жене его; подарил ей двух девок и казачка для посылок. Марфа
Тимофеевна с ней простилась: она возненавидела Глафиру и в течение одного
дня раза три поссорилась с нею.
Тяжело и неловко было сперва бедной женщине; но потом она обтерпелась и
привыкла к своему тестю. Он тоже привык к ней, даже полюбил ее, хотя почти
никогда не говорил с ней, хотя в самых его ласках к ней замечалось какое-то
невольное пренебрежение. Больше всего терпела Маланья Сергеевна от своей
золовки. Глафира еще при жизни матери успела понемногу забрать весь дом в
руки: все, начиная с отца, ей покорялись; без ее разрешения куска сахару не
выдавалось; она скорее согласилась бы умереть, чем поделиться властью с
другой хозяйкой, - и какою еще хозяйкой! Свадьба брата раздражила ее еще
больше, чем Петра Андреича: она взялась проучить выскочку, и Маланья
Сергеевна с первого же часа стала ее рабой. Да и где ж ей было бороться с
самовольной, надменной Глафирой, ей, безответной, постоянно смущенной и
запуганной, слабой здоровьем? Дня не проходило, чтоб Глафира не напомнила ей
прежнего ее положения, не похвалила бы ее за то, что она не забывается.