В саду Калитиных, в большом кусту сирени, жил соловей; его первые
вечерние звуки раздавались в промежутках красноречивой речи; первые звезды
зажигались на розовом небе над неподвижными верхушками лип. Лаврецкий
поднялся и начал возражать Паншину; завязался спор. Лаврецкий отстаивал
молодость и самостоятельность России; отдавал себя, свое поколение на
жертву, - но заступался за новых людей, за их убеждения и желания; Паншин
возражал раздражительно и резко, объявил, что умные люди должны все
переделать, и занесся, наконец, до того, что, забыв свое камер-юнкерское
звание и чиновничью карьеру, назвал Лаврецкого отсталым консерватором, даже
намекнул - правда, весьма отдаленно - на его ложное положение в обществе.
Лаврецкий не рассердился, не возвысил голоса (он вспомнил, что Михалевич
тоже называл его отсталым - только вольтериянцем) - и спокойно разбил
Паншина на всех пунктах. Он доказал ему невозможность скачков и надменных
переделок с высоты чиновничьего самосознания - переделок, не оправданных ни
знанием родной земли, ни действительной верой в идеал, хотя бы
отрицательный; привел в пример свое собственное воспитание, требовал прежде
всего признания народной правды и смирения перед нею - того смирения, без
которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от
заслуженного, по его мнению, упрека в легкомысленной растрате времени и сил.
- Все это прекрасно! - воскликнул, наконец, раздосадованный Паншин, -
вот вы, вернулись в Россию, - что же вы намерены делать?
- Пахать землю, - отвечал Лаврецкий, - и стараться как можно лучше ее
пахать.
- Это очень похвально, бесспорно, - возразил Паншин, - и мне сказывали,
что вы уже большие сделали успехи по этой части; но согласитесь, что не
всякий способен на такого рода занятия.
- Une nature poetique {Поэтическая натура (франц.).}, - заговорила
Марья Дмитриевна, - конечно, не может пахать... et puis {и потом (франц.).},
вы призваны, Владимир Николаич, делать все en grand {в крупном масштабе
(франц.).}.
Этого было слишком даже для Паншина: он замялся - и замял разговор. Он
попытался перевести его на красоту звездного неба, на музыку Шуберта - все
как-то не клеилось; он кончил тем, что предложил Марье Дмитриевне сыграть с
ней в пикет. "Как! в такой вечер?" - слабо возразила она; однако велела
принести карты.
Паншин с треском разорвал новую колоду, а Лиза и Лаврецкий, словно
сговорившись, оба встали и поместились возле Марфы Тимофеевны. Им сделалось
вдруг так хорошо обоим, что они даже побоялись остаться вдвоем, - и в то же
время они почувствовали оба, что испытанное ими в последние дни смущение
исчезло и не возвратится более. Старушка потрепала украдкой Лаврецкого по
щеке, лукаво прищурилась и несколько раз покачала головой, приговаривая
шепотом: "Отделал умника, спасибо". Все затихло в комнате; слышалось только
слабое потрескивание восковых свечей; да иногда стук руки по столу, да
восклицание или счет очков, да широкой волной вливалась в окна, вместе с
росистой прохладой, могучая, до дерзости звонкая, песнь соловья.